Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

Реформа, совершенная Петром, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе. <…> Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозой власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе. <…> Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства — это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра <…> и доселе неразрешенная.

Надо ли говорить, что эта задача не решена и по сию пору, да, кажется, ее уже и не намерены решать русские люди — не только русские государи. Подлинным детищем Петра всегда считалась русская интеллигенция — европейски ориентированные люди, со временем воспринявшие с Запада не только общий культурный строй, но и озабоченные судьбой народа, полагавшие нравственным долгом собственную жизнь посвятить народному благу. У этой установки был еще один важный оттенок: культурный раскол, внесенный в русскую жизнь реформой Петра, многих мыслящих людей заставлял сомневаться не только в благе реформы, но и в самой необходимости ее. В таком строе чувств и мыслей народ выступал не только объектом забот, но и предметом поклонения, чем-то высшим самой интеллигенции. Культурное народопоклонство было очень своеобразной чертой русского европеизма, не свойственной тогдашней Европе, не говоря уже об Америке. В советское время, когда интеллигенция подверглась судьбе не менее горькой, чем народ, это настроение было изжито и вряд ли восстановится, хотя некоторые и считают подобное забвение народных нужд грехом нынешней интеллигенции.

Если интеллигенция, это детище Петра, так со временем изменилась, то остался совершенно неизменным другой общественный строй, вызванный им к жизни: чиновничество, гомункулы, порожденные в пробирках петровской Табели о рангах. Колоссальное распухание государственного аппарата — едва ли не главная из бед реформы. Ключевский пишет о восприятии чиновничьей практики современниками реформы:

Чиновники изображаются истинными виртуозами своего ремесла. Средства для взяточничества неисчислимы; на этих людей <…> нельзя иначе смотреть, как на хищных птиц, которые смотрят на свои должности, как на право высасывать крестьян до костей и на их разорении строить свое благополучие. Писец, при вступлении в должность едва имевший чем прикрыть свое тело, в четыре-пять лет выстраивал каменный домик. <…> Сведущие в чиновничьих изворотах русские люди серьезно или шутливо рассчитывали тогда, что из собранных ста податных рублей только тридцать попадут в царскую казну, а остальные чиновники делят между собою за труды.

Надо ли по этому поводу напоминать о сегодняшнем положении?