Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2007

Это активное меньшинство, по-другому, говоря, — революционная партия. И учение о партии как главном двигателе революции Ленин взял, опять-таки, у Ткачева.

Из той же программы «Набата»: нужно добиваться:

Организации реальной, организации, тесно сплачивающей разрозненные революционные элементы в одно живое тело, действующее по одному общему плану, подчиняющиеся одному общему руководству, — организации, основанной на централизации власти. Только при такой организации революционеры, захватив власть, будут в состоянии защитить ее от притязания враждебных партий, интриганов, политических честолюбцев, только она даст им возможность подавить консервативные и реакционные элементы общества, только она одна вполне отвечает потребностям борьбы, вполне соответствует типу боевой организации.

Вот, так сказать, жемчужное зерно, которое откопал Ленин у Ткачева, не обращая внимания на расхождение в политической догме, которая, в общем, и не важна у Ткачева: крестьянство или пролетариат — революционный класс: главное — создание централизованной партии, способной использовать государственную власть в целях социалистического преобразования. Не нужна, не может быть революционной партия, признающая лишь федеративную связь между автономными, самостоятельно действующими революционными группами. Это и есть организационная основа большевизма. Давний лингвистический парадокс не раз отмечался: большевики — это те, которые действуют в меньшинстве — но сплоченном в некий рыцарский орден, как позднее скажет уже не Ленин, а Сталин. И Сталин же будет говорить, что в процессе строительства социализма государство должно не отмирать, а усиливаться.

В советское время идеологи, обороняясь от правды о существенной близости Ленина к Ткачеву, говорили, что разница громадная в том, что Ткачев заговорщик, «бланкист», а Ленин всегда говорил о революции как широком народном движении. Это так, но если подобное движение не вызвать переворотом, то в случае его возникновения возглавит революцию, оседлает ее тот, кто создал могучую партийную организацию. Главное — вмешаться в драчку, а там посмотрим, любил Ленин повторять слова Наполеона. Но в драчке побеждает тот, у кого кулак сильнее.

Ткачеву самому не удалось столкнуться с такой ситуацией: не пришли еще времена и сроки. Душевно заболев, он умер сорока двух лет, во французской эмиграции. Но дело его, как мы знаем, не умерло с ним.

Самое поразительное и, так сказать, утешающее в Ткачеве — то, что он не только породил Ленина, но был также двоюродным братом Иннокентия Анненского — отца русского поэтического модерна. Ох, не равны, не равны люди, даже двоюродные братья, и никакому государству-доброхоту не преодолеть этого неравенства. Да и надо ли?

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/395599.html

* * *

[Лолита и Поленька] - [Радио Свобода © 2013]

У «Лолиты» есть русский ключ. Это ясно всякому внимательному читателю, и прежде всего тем, кто знает русские книги Набокова, важнейшая из которых в этом ряду — не очень удавшийся роман «Подвиг». Не в узко-сюжетном, но в тематическом или скорее в понятийном смысле это больше «Лолита», чем отдельные мотивы в «Даре» (Щеголев и Зина) и «Приглашении на казнь» (девочка Эммочка): побег в прошлое, запрещенный и чреватый опасностью побег — вот структурный принцип как «Подвига», так и «Лолиты». «Лолиту» можно рассматривать как ностальгический роман на новом американском материале, в американских декорациях, как говорил сам Набоков. Россия в индивидуальной мифологии Набокова — утраченный рай, даже с большой буквы — Рай. Но детство вообще утраченный рай, отсюда идет сама эта мифологема — то, что в психоанализе называют проекцией в материнскую утробу. Отождествление России с детством напрашивается само собой; небольшой шаг в сторону личных идиосинкразий автора (пресловутые «бабочки») — и готова схема «Лолиты». Отсюда ирония «Лолиты»: не след взрослому человеку тосковать о родине. «Лолита» — сеанс черной ностальгии и ее разоблачение.