Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2007

Петр Никитич Ткачев (1844—1886) обрел странную посмертную судьбу. Это очень значительный теоретик и организатор позднего, активного народничества, но даже в Советском Союзе он не обладал бесспорным статусом революционного классика, как, скажем, Чернышевский. Дело в том, что он очень неуместно напоминает Ленина — а подобный генезис никак не к лицу считался русскому классику марксизма. Хотя так называемый ленинизм, то есть большевизм, — это и есть ткачевизм. Настоящий, ортодоксальный марксизм в России — это меньшевизм, адекватно представленный основателем русского марксизма Г.В.Плехановым.

Ткачевский вариант революционного народничества сложился в полемике с двумя другими его вариантами — пропагадистско-просветительским Петра Лаврова и анархическим Михаила Бакунина. Общая народническая установка у всех троих — убеждение, что социалистическая революция в России будет крестьянской, что крестьянство, с его общинным землепользованием, — единственный класс, имеющий потенцию органического врастания в социализм. Но дальше начинаются расхождения. Лавров — в принципе не революционер вообще, это либеральный просветитель, почему-то не поладивший с властями, говорил Ткачев; в сущности, это именно так: только русская власть могла сделать революционным эмигрантом полковника артиллерийской академии, обладавшего серьезными философскими знаниями. А Бакунин, несомненный бунтарь, не там где надо видит революционный резерв: это не природный анархизм русских, лучше всего явленный в образе разбойника, как считает Бакунин, а твердо организованная партия, стремящаяся, прежде всего, к захвату власти, способная сделать само государство инициатором социалистических преобразований. Вот это и есть Ленин до самого Ленина.

Несколько цитат из программного ткачевского журнала «Набат», который издавался в Женеве после того, как Ткачев, чуть ли не десятилетие проведший в разного рода заключениях (при этом, будучи активным участником левого журнала «Дело»), сбежал за границу из ссылки в 1873 году:

Все общественные бедствия, всякая социальная неправда обусловливаются и зависят исключительно от неравенства людей, неравенства физического, интеллектуального, экономического, политического и всякого другого. Следовательно, пока существует неравенство, хотя бы в какой-нибудь сфере человеческих отношений, до тех пор будет существовать власть <…>. Отсюда следует, что никакая революция не может установить анархию, не установив сначала братства и равенства.

Но, чтобы установить братство и равенство, нужно, во-первых, изменить данные условия общественного быта, уничтожить все те учреждения, которые вносят в жизнь людей неравенство, вражду, зависть, соперничество, и положить основание учреждениям, вносящим в нее начала, противоположные первым; во-вторых, изменить самую природу человека, перевоспитать его. Осуществить эту великую задачу могут, конечно, только люди, понимающие ее, и искренне стремящиеся к ее разрешению, то есть, умственно и нравственно развитые, то есть меньшинство. Это меньшинство в силу своего более высокого умственного и нравственного развития, всегда имеет и должно иметь умственную и нравственную власть над большинством.

Вот это и есть Ленин: одно в один тому, что он писал позднее в работе «Что делать?»: революционное сознание вносит в массы интеллигентное меньшинство. И та же мысль о государстве как орудии революции: отвечая на критику меньшевиков, говоривших о неготовности России к социалистической революции, о недостаточности в ней предполагаемо революционного пролетариата, Ленин говорил, что, взяв государственную власть, революционные социалисты используют ее для того, чтобы в ударном темпе создать предпосылки социализма. Тут уже дело не в том, сколько пролетариев насчитывается в России, — в революции дело решает активное меньшинство.