Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2007

Читая сегодня такие фразы, нельзя удержаться то ли от снисходительной улыбки, то ли от ностальгической грусти. Это уже новые темы, но еще старый язык: викторианское извилистое многословие. Сказать проще, Волынский понял, что в Ставрогине описан гомосексуалист, — и нет сомнения, что понял, в чем убеждает другое место статьи, где Волынский рассказывает об эротических коллекциях Неаполитанского музея: известное, как говорит Волынский, извращение, представленное в этих коллекциях, помимо всего прочего комично. Но во времена Волынского тут было куда больше трагизма, чем комизма. Вообще как всякий викторианец Волынский слишком часто и неуместно употреблял слово «разврат». Забавно в связи с этим читать, что разврат Карамазовых — так сказать, здоровый, это некая бытийная оргийность, а разврат Ставрогина, стало быть, нездоровый. Эта жеманность была явно не к лицу Волынскому, культурно передовому, продвинутому человеку; но тут не его личная вина, а печать времени, дофрейдовой эпохи.

И уж коли мы заговорили об этом самом разврате, то нельзя не упомянуть любопытного факта, со всеми подробностями описанного в интимном дневнике Зинаиды Гиппиус: как она почувствовала к Волынскому нечто вроде влечения и он всячески пошел ей навстречу, но она всё-таки уклонилась, не сумев преодолеть обычной своей зажатости. Зная об этом эпизоде, видишь некий подтекст в словах Волынского из его рецензии на сборник стихов Гиппиус:

Религиозность Гиппиус — это религиозность католической монахини, при которой еще ярче очерчивается человеческая личность, ее чувственные элементы, ее сдержанно-горделивая пластика. Чем больше говорит она о Боге, тем больше видна она сама — в своей тонкой, капризной телесно-душевной жизни.

Волынский парадоксально напоминает Владимира Стасова: та же неуемная, а часто и неуместная страстность в обсуждении интересующих тем. Разница, однако, в том, что Стасов, по словам Чехова, был способен пьянеть даже от помоев, а Волынский был тонким ценителем настоящих вин — хотя Чехов же прозвал его Филоксерой.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/390082.html

* * *

[Самогонщик Жан-Поль Сартр] - [Радио Свобода © 2013]

В поле острых новостей снова вошел Алжир. 10 апреля произошли два серьезных террористических акта, одной из мишеней было здание кабинета министров. Более двадцати убитых, полтораста раненых. Ответственность взяла на себя некая «Группа молитвы и борьбы» — новая секция Аль-Каиды в мусульманской северной Африке. Совсем недавно казалось, что как раз с алжирским терроризмом покончено. Таковой, как известно, развернулся после военного переворота, отменившего результаты выборов, в которых победила партия исламских фундаменталистов. Тактикой террористов стали массовые убийства мирного населения, тотально обращенного в заложников. Было убито сто тысяч мирных жителей. Дилемма нынешнего мусульманского мира обнажилась в этих событиях с максимальной остротой: демократические институты обратились из орудия цивилизационных реформ в способ обретения власти фундаменталистами — а силовое подавление фундаменталистов ведет к террору с их стороны. Выборы стали выбором между холерой и чумой.

Для людей моего поколения, созревших уже к шестидесятым годам — переломному пункту двадцатого века, — именно Алжир был горячей темой тогдашнего Третьего мира — в промежутке между французским и американским Вьетнамом. В конце пятидесятых в Алжире начались события, квалифицируемые в тогдашних терминах как национально-освободительная война против колониализма. Был колоссальный европейский резонанс у этих событий, самый значительный, конечно, во Франции. В идейную борьбу вовлеклись титаны французского интеллектуального мира. Главным заводилой был Сартр. Ему возражал Альбер Камю, родившийся и выросший в Алжире, один из того миллиона французов, которые населяли эту колонию и привыкли считать ее своей родиной; во Франции их прозвали «черноногими» Произошел крах Третьей республики, к власти в 1958 году призвали де Голля; опять же Сартр громче всех кричал о приходе фашистской диктатуре. Диктатуры, как известно, не случилось, наоборот, через десять лет произошли пресловутые майские события во Франции — молодежный анархической бунт, кончившийся, понятно, ничем, только принесший колоссальные убытки. Через год де Голль ушел в отставку, окончательно разуверившись в соотечественниках. В общем Франция, передовая страна, продемонстрировала внутреннюю устойчивость демократического строения. До самого начала нового века всё шло к лучшему в Европе.