Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2007

Сартр «неоднократно ставил судьбы революции в Европе и европейской культуры вообще в зависимость от развертывания национально-освободительного движения в странах Африки и Азии, ожидал, что подъем революционно-освободительной борьбы в этих странах вольет революционную силу в европейский пролетариат. Кроме инстинктивного и благородного сочувствия освободительному движению угнетенных ранее народов и желания сорвать маску самодовольства и морального квиетизма с буржуазной подлости, эта концепция основывается у него на теоретическом, философском предрассудке, свойственном многим интеллектуалам Запада; они склонны считать, что революционный порыв и эффективная революционная деятельность (со свойственным ей революционным сознанием, нравственностью, эмоциями и т.д.) возможны лишь при определенной неразвитости как материальной жизни общества, так и форм организации действий людей. Экзистенциалистская философия предполагает фактическую невозможность социального преобразования в рамках развитых и сложных сил человеческого общения и производства — и заставляет Сартра искать возможности для развертывания революционного антикапиталистического процесса там, где отсутствуют эти развитые и сложные силы общественного бытия.

Можно легко представить, как ухмылялся умный Мамардашвили, излагая эти бреды на канцелярском жаргоне советского казенного марксизма. В сущности Сартр здесь не дальновиднее допотопного русского народничества, с его мифом о превосходстве архаического общественного уклада над буржуазной, то есть — в контексте — развитой культурой.

Ситуация — для Сартра по крайней мере — обострялась тем, что Третий мир вовлекался в оборот современной, буржуазной, по номенклатуре левых, цивилизации. Это началось достаточно давно. У Сартра в работе «Что такое литература?» есть интересный пассаж об этом, связанный с той картиной современного мира, что дается у французского писателя Поля Морана, страшно модного в двадцатые годы:

Моран упраздняет национальные традиции, сравнивая их друг с другом по известному рецепту скептиков и Монтеня. Моран бросает их, как крабов, в корзину. С этого места уже не разглядеть различия нравов, языка, интересов. Скорость выступает здесь в роли параноидально-критического метода. У Морана азиаты разгуливают по Лондону, американцы — по Сирии, турки оказываются в Норвегии. Это самый верный путь лишить их всякого смысла. В этот переходный момент каждый из них превращается в поле битвы, в ходе которой разрушаются как живописная экзотичность, так и наша рационалистическая машинизация.