Борис Парамонов на радио "Свобода" -январь 2012- май 2013

Мелом меченный, тифозный,

Фиолетовый вагон.

Звезды острые, как бритвы,

Небом ходят при луне.

Всё в порядке. Вошь и битвы –

Мы, товарищ, на войне.

Картины войны – это из будущего. Настоящей трагедией в настоящем времени была коллективизация. Человек крестьянских корней, Корнилов не мог на нее не откликнуться. Вот эти стихи и были причиной, по которой к нему приклеили ярлык кулацкого поэта. Конечно, никакого воспевания кулачества у Корнилова нет, но стихи его на колхозную тему – ''Семейный совет'', ''Сыновья своего отца'', ''Убийца'' – очень нестандартны, в них противостояние двух стихий, дикая борьба не на жизнь, а на смерть, опять же биология, а не идеология. Шкловский написал о капитане из  ''Броненосца Потемкина'': он хорош, как пушка. Таковы же кулаки Корнилова. Они не сдаются, а стреляют, так при этом говоря: ''Чтобы видел поганый ворог, Что копейка моя дорога, Чтобы мозга протухший творог / Вылезал из башки врага''. А в ''Убийце'' крестьянин режет скот, не желая отдавать его в колхоз. Концовка: ''Я скажу ему, этой жиле: Ты чужого убил коня, Ты амбары спалил чужие, – Только он не поймет меня''. А в стихотворении ''Одиночество'' сочувственно дан последний единоличник.

Уже наделенный такими клеймами, Корнилов пытался найти другие темы и ноты, воспеть простую радость бытия – комсомольского ли, просто молодежного. И это тоже получалось, потому что талант не изменял:

Пойте песню. Она простая.

Пойте хором и под гитару.

Пусть идет она, вырастая,

К стадиону, к реке, к загару.

Пусть поет ее, проплывая

Мимо берега, мимо парка,

Вся скользящая, вся живая,

Вся оранжевая байдарка.

Но время менялось совсем к худшему. Вот Корнилов пишет ''Ленинградские строфы'' – и девчонка уже не подлая, а хорошая, сознательная комсомолка, впервые голосующая на выборах в Ленсовет. Но последнее стихотворение этого цикла – убийство Кирова.

Корнилову оставалось жить три года.

Он был тогдашним Евтушенко, молодым Евтушенко. И как же повезло тому, что он родился на четверть века позже Корнилова. Дмитрий Волчек: В разговоре с писателем Наталией Соколовской, составителем сборника ''Я буду жить до старости, до славы'', я предложил обсудить фрагмент из недавней переписки Бориса Акунина и Алексея Навального. Когда речь зашла о десталинизации, Навальный заметил, что ''Вопрос Сталина'' – это вопрос исторической науки, а не текущей политики'', Акунин с этим  категорически не согласился. Наталии Соколовской суждения Алексея Навального тоже показались наивными.

Наталия Соколовская: Умница  такая! Говорит детям: пускай почитают ''Архипелаг ГУЛАГ'',  пускай почитают ''Википедию''...  Как передать этот страх,  вот  это стеснение всех  жизненных сил  души, в котором люди пребывали в этом государстве в течение стольких  лет? Это  слишком легкая история – прочитай там, прочитай сям. Надо как-то иначе  с людьми разговаривать и объяснять, что было с  ними, с   их  близкими, с  их страной, и как жить дальше.

Работа над книгой о Берггольц  и книгой о Корнилове показала мне, что мы продолжаем  жить, в известном смысле, в том же обществе. Потому что общество с собой не разобралось, не было какого-то  процесса,  который бы показал нам, почему мы смогли, с одной стороны, позволять  делать с нами то, что с нами делали, а, с другой стороны, почему мы сами с собой это делали. Почему десталинизация  – это такая трудная история? Потому что мы сами сейчас являемся носителями генов и палачей,  и их жертв. Ахматова во второй половине 50-х годов пишет, что сейчас возвращается Россия  сидевшая, и  ''две России –  Россия сидевшая и Россия сажавшая – посмотрят в глаза  друг другу'',  так вот мы, в сущности — поколение, которое родилось от этого страшного взгляда, мы несем в себе эти оба  заряда. И разбираться,  конечно, сейчас нам с самими собой невероятно сложно, но это нужно. Вот книга о Корнилове... За что человека убили? За что? Что  эта система, что  эти органы НКВД, что  делала система с этими людьми?