Борис Парамонов на радио "Свобода" -январь 2012- май 2013

Борис Парамонов: Так и я об этом же говорю. Но важно то, что это действительно была культура, а не танкостроение. Есть о чем вспомнить и о чем при случае элегически вздохнуть. А какие воспоминания могут быть о танках? Какая грусть? Пускай о них Лимонов грустит, считающий, что у нас была великая эпоха.

Александр Генис:   В общем, всё-то, о чем мы с вами, Борис  Михайлович, сегодня говорим, укладывается в схему Шпенглера: культура сменяется цивилизацией.

Борис Парамонов: Конечно, а важнейшее свойство цивилизации – утрата религиозности, ситуация, когда религиозная вера перестает быть культуротворческим импульсом. Возможны только культурные реминисценции, воспоминания о прежних культурах. Есть один яркий пример таких реминисценций – статья молодого Мандельштама, где он говорит об архитектурности Средневековья, о достоинстве быть камнем в соборе, о его, Средневековья, гениальной физиологичности, об органическом чувстве граней и перегородок. А какие сегодня грани и перегородки, когда современный человек должен несколько раз в жизни менять не только место работы, но и профессию?

  И тут для закругления нашего разговора куда как уместно вспомнить его стихи:

О спутник старого романа,

Аббат Флобера и Золя!

От зноя рыжая сутана

И шляпы круглые поля.

Он всё еще проходит мимо

В тумане полдня вдоль межи,

Влача остаток власти Рима

Среди колосьев спелой ржи.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24925756.html

* * *

Петрушевская для американцев

Александр Генис: На английском языке вышел новый сборник Людмилы Петрушевской, в переводе выросшей в СССР Анной Саммерс. Книга  - в обратном переводе - называется так: “Жила-была девушка, соблазнившая мужа сестры, который повесился”. Это чрезвычайно характерное название сразу вводит читателя в мир Петрушевский. Одни считают его “чернухой”, другие, например, Татьяна Толстая, находят в нем место для высокой трагедии. Сам я решать не берусь, но полагаю Петрушевскую гением. Она - гений унижения и самоунижения, что часто делает новое русское искусство, особенно кино, невыносимым для своих и экзотическим для посторонних. Петрушевскую давно уже открыли на Западе - да и на Востоке, в Японии. Вот и эту книгу встретила очень теплая рецензия Элизы Шаппелль в “Бук ревю” Нью-Йорк Таймс. В ней она пишет, что героини  Петрушевской  - “советские женщины, рабочие лошадки, населяющие мини-ГУЛАГи коммунальных квартир”.

Сегодня, в связи с выходом этой книги, я пригласил в студию Бориса Парамонова, чтобы обсудить с ним близкого ему автора.

Борис Парамонов: Должен вам сказать, Александр Александрович, что я с этой оценкой американского рецензента резко не согласен. В Людмиле Петрушевской ни в коем случае не следует усматривать бытописательницу советской повседневности. Видеть у нее хронику советской жизни, вроде как у Трифонова. Впрочем, и Трифонова в этот ряд и в этот жанр помещать неверно: как всякий настоящий писатель, он дает не снимки жизни, а ее художественное смещение, подчас гротескное.

Александр Генис: Знаю я вашу любовь к Трифонову, Борис Михайлович, и ее не разделяю, и с вашими оценками его тематики не согласен, особенно с тем, как вы трактовали его повесть «Другая жизнь».

Борис Парамонов: А я настаиваю на моей трактовке. «Другая жизнь» - вещь фантастическая, сюрреалистическая, мастерство писателя в том, что это почти незаметно. Героиня этой повести – суккуб, она продолжает общаться с мужем и после его смерти. Другая жизнь, одним словом, а не совковая повседневность, хотя и эту Трифонов очень умело, я бы сказал, по-бунински описывает. Но в Трифонове можно найти не только Бунина, но и Набокова. В романе «Старик» совершенно бунинская по мастерству сцена с Кандауровым и женщиной-врачом, когда он добывает медицинские справки для поездки в Мексику. Уже по этой сцене видно, что он не жилец, что очень скоро он отбудет не в Мексику, а кое-куда подальше. Я однажды написал о Трифонове статью под названием «Смерть приходит послезавтра», пытаясь показать, что он не реалист, а мистик.

Александр Генис: Я торжественно обещаю перечитать Трифонова как метафизика советской жизни, но сегодня мы, кажется, о Петрушевской говорим, а не о Трифонове?