Борис Парамонов на радио "Свобода" -январь 2012- май 2013

Еще одно имя: князь Сергей Волконский – тот, у которого Цветаева в учениках ходила. Он стоит у истоков русского художественного возрождения конца 19 века, среди инициаторов группы «Мир искусства». Интересно, что у него в четырехтомных его замечательных мемуарах есть сюжет об Америке. Он посетил ее в 90-х годах 19 века по случаю всемирной выставки, открывшейся в Чикаго. Он очень тепло написал об американцах, можно сказать восхищенно. Писал, что ни в одной стране не видел такой любви к труду; в Америке невозможно не быть трудоголиком, говоря по-нынешнему. Писал еще о глубокой любви американцев к своей стране, об их уверенности, что нет и не может быть страны лучше, - и опять же в позитивном освещении этот сюжет подавал. И анекдот американский привел: американец умирает и попадает на тот свет. Как всё привычно, как всё знакомо – толпы людей на улицах, трамваи, автомобили, заводские трубы дымят. Я и не думал, что в раю, как в Чикаго! – Но, мистер Смит, вы в аду.

Александр Генис: А кого в книге нет? Кого Вы упустили?

Борис Парамонов: Вот кого нет как класса – российских предпринимателей, этих Путилова, Обухова, Мальцова, Демидовых. В Америке нет материалов о них, такие сюжеты нужно поднимать только в России. Тут такая деталь, я о ней в предисловии написал: как Розанов в одной статье призывал университеты направлять студентов на соответствующие исследования и написание каких-нибудь зачетных работ: пусть не о Чернышевском-Белинском пишут и прочих подмоченных праведниках, а вот об этих русских людях – бизнесменах, говоря по-нашему.

Александр Генис: Сейчас тем более невозможно писать о новых людях русского бизнеса, особенные симпатии трудно к ним вызвать.

Борис Парамонов: И не говорите. Ну а о русских литераторах, хоть всемирно известных, хоть забытых, но достойных памяти, писать, конечно, можно, только задаешь себе вопрос: а кому это сейчас в России нужно, кому интересно?

Александр Генис: Вот и будем надеяться, что ваша книга, так интригующе подающая сложные русские темы, будет способствовать пробуждению соответствующего интереса.

И последний вопрос, Борис Михайлович. Есть ли в вашей книге единый сюжет, находите ли вы в русской культурном прошлом некое логическое разворачивание такого сюжета? Есть ли у вас смысл русской истории? Какие-то уроки, которые из русского прошлого извлечь можно?

Борис Парамонов: Нет. И не потому, что именно у русских всё бессмысленно и беспощадно (ухмыляется), а потому что в истории вообще не бывает сквозных сюжетов. В истории нет законов, нет предопределенной необходимости или телеологического разворачивания. Это еще Риккерт выяснил в начале 20 века. Есть науки о природе и науки о культуре, и в науках о культуре мы имеем дело не с закономерностями, а с единичными фактами.

Что же касается смысла истории, и не только русской, а истории как таковой, то она обретает смысл лишь в перспективе конца, в эсхатологическом плане. Об этом Бердяев писал, и гораздо интереснее, чем Фукуяма. Конец истории – это действительно конец, а не приведение ее к некоему общему знаменателю, когда и двигаться больше некуда и незачем.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24794785.html

* * *

Человек во фраке и человек без штанов

Недавно скончался Жак Барзэн – американский историк, десятки лет преподававший в Колумбийском университете и написавший множество книг по самым разным вопросам истории культуры. Собственно, это и есть правильное его определение – историк культуры, критик культуры, культур-критик. Но вот назвать его культурфилософом, вроде Шпенглера, я бы не решился, да он и сам не претендовал на этот титул. Он был прежде всего преподаватель, профессор – он обучал, учил тому, что было (и есть), а не изобретал соблазнительные обобщающие концепции.

      Для правильного понимания феномена Барзэна важны две детали. Он умер в возрасте 104 лет, то есть был человеком многих эпох, современником всего двадцатого века, который многое видел и много менялся. Во-вторых, Жак Барзэн был француз из очень культурной семьи, то есть человек Старого Света. В Америку его привез отец-дипломат, когда ему было тринадцать лет, и Барзэн вспоминал, что он настолько был травмирован новым своим окружением, что помышлял о самоубийстве. Еще бы: дом Барзэнов в Париже был светски-художественным салоном, и малолетний Жак думал, что все люди – это художники, творцы искусств, что кроме них существуют разве что водопроводчики. Что касается Америки, то она представлялась подростку страной индейцев, повсюду галопирующих на лошадях. Естественно, в Соединенных Штатах он не нашел ни изысканных парижских салонов, ни индейцев в Манхеттене.