Борис Слуцкий

...летом 1973 года я зашёл в псковский собор послушать акафист Богородице (рюкзак оставил у входа) и неожиданно в толпе «душегрейных старух» обнаружил... Слуцкого. Самое удивительное: мы друг другу не удивились. И разговор вышел «о чём-то ещё», не о боге. Я сказал: «Псков — это Плескау. А если немцы опять придут?» Он ответил коротко: «Немцы не придут». И в том, как ответил, высветился на мгновенье железный воин, прогнавший немцев с русской земли.

Славу Слуцкого пригасил, но не смыл триумф евтушенковской плеяды, поскольку по природе и с самого начала их различала неодинаковая установка на успех, хотя в молодости Слуцкий высказался так:

Не верится в долгие войны,
А верится в скорый успех.

(«Всё скверное — раньше и прежде...»)

Слуцкий разработал тактику «запланированной неудачи». При всей тяге к Некрасову, в своё время отмеченной Эренбургом, Слуцкий — поэт заведомо интеллектуальный, если не элитарный. Если под элитой разуметь образованную публику. Надо сказать, Некрасов в эренбурговской аргументации — больше символ, нежели безусловный образец Слуцкого. Эренбург сработал на эффектном парадоксе. Но по сути был прав.

Евтушенковский демократизм всё-таки предполагает такого «широкого читателя», глаз которого в пространстве стадиона не видно и, следовательно, не заметно, светятся ли они умом.

Между тем такие вещи Слуцкого, как «Баня» или «Школа для взрослых», для того же Евтушенко явились поистине школой для взрослых и были задействованы в собственной продукции, что видно невооружённым глазом. Это врож

денное народничество Слуцкого, острый глаз, подробная детализация, повествовательный лад — всё это не прошло мимо востроглазого, всепереимчивого Евтушенко.

Я учитель школы для взрослых,
Так оттуда и не уходил —
От предметов точных и грозных,
От доски, что черней чернил.

Даже если стихи слагаю,

Всё равно — всегда между строк —
Я историю излагаю,
Только самый последний кусок.

(«Школа для взрослых»)

Слуцкий был ненамеренно задвинут молодыми шестидесятниками, став чем-то вроде задника или декорации на сцене их перманентного спектакля. Многоуважаемым шкафом. Роз ему не дарили, на руках не носили. Единственный всплеск всенародного (молодёжно-интеллигентского в принципе) успеха — стихи про физиков и лириков, но, как представляется, стишок прозвучал вроде народной песни, автора не знали. Не Окуджава, короче.

И не Самойлов. Потому что во внутреннем соревновании этой пары: Самойлов — Слуцкий — шумная популярность, чуть не эстрадная, досталась Самойлову с его артистизмом и неравнодушием к сценической форме самопроявления. Самойлов стал моден — Слуцкий никогда.

«Физики и лирики» были напечатаны 13 октября 1959 года в «Литературной газете». Крупнейший литературовед, современник Маяковского и один из основателей ОПОЯЗа[92], Борис Михайлович Эйхенбаум шлёт Слуцкому письмецо:

14.X.59.

Дорогой Борис Абрамович!

Сообщаю Вам совершенно официально, что стихи Ваши, напечатанные в последнем номере (№ 126) «Лит. газеты», мною с удовольствием вырезаны и приложены к прочим. Возможно, что такого рода извещения действуют подбодряюще и веселяще — поэтому и решил написать.

Жму Вашу руку. Б. Эйхенбаум.

Между прочим, у стихотворения «Физики и лирики» существует то, что я назвал бы артподготовкой.

Напомню это стихотворение: