Борис Суперфин

Он купил квартиру. Ту самую. О которой не смел и мечтать. Попрощался с двухкомнатной Фиры Семеновны (это теща). Фира Семеновна всегда находила способ напомнить Борису, что он живет на ее жилплощади. Суперфин относился, пытался относиться философски. «В ее квартире всё-таки лучше, чем в одной с ней квартире».

Вскоре родители Инны уехали. Кстати, всё в ту же Хайфу. Теперь Инна жаловалась своим родителям на Бориса через всю Европу, через Средиземное море. Те предъявляли претензии родителям Суперфина. И мама Бориса опять-таки через Средиземное море, через всю Европу выясняла у сына, как все обстояло на самом деле. Чтобы дать аргументированный ответ этим… она всякий раз не могла подобрать слово, адекватно выражающее всю меру амбициозности и упёртости родителей Инны. (Отец Инны во время свое был каким-то мелким, мельчайшим начальничком и считал Суперфинов гораздо ниже себя. Помнится, на какой-то праздник родители Бориса организовали стол, так папа Инны приехал с килограммом языка (дело было еще при социализме) и бутылкой армянского коньяка – это была демонстрация. Папа Инны был так доволен эффектом, что не заметил даже, что эффекта и не было – родителям Суперфина все равно.) Борис говорил Инне: «Я, конечно, польщен, что наши дрязги получают, так сказать, международный резонанс, но, может быть, всё же попробуем разобраться сами? Так, хотя бы для разнообразия».

Когда московское руководство выкинуло Суперфина из филиала, новый директор предложил Инне остаться (она работала у Бориса главбухом, в денежных делах они доверяли друг другу совершенно), что было вообще-то странно. В таких случаях избавляются обычно от всей команды, а уж если это семья! Очевидно, он имел в виду «на первое время», пока не найдет замену. Инна не осталась в филиале ни часу. Из солидарности. (Здесь она не советовалась с мамой). Понимала, что наступают трудные времена. (Всё же вложено в квартиру: сначала в покупку, потом в ремонт и мебель. Думали, что заработают еще, а получилось вот как). Этот ее жест был принят Борисом без патетики. Не было ни объятий, ни слез, ни признаний. В общем-то, он и не был жестом. У них действительно могло быть только так. Но времена и в самом деле наступили тяжелые. И достоинства у них не хватило на эту тяжесть, как они, в общем-то, и предполагали.

Суперфин не нашел себе работы. В филиалы всевозможных негосударственных университетов и академий его не брали, как бывшего директора. Руководители всех этих богоугодных заведений (дежурная фраза Бориса), вчерашние его коллеги, некоторые из них даже как бы друзья, вежливо отказывали, ссылаясь на свое московское или же питерское руководство. Рады, дескать, всей душой, но нет вакансий, а им не утвердят новую штатную единицу, да он и сам понимает. Неужели они боялись пригреть у себя конкурента? А как им объяснишь, что наелся он уже администрированием и даже рад, что освободился наконец-то. Он просто хочет читать те курсы, что ему интересны и мирно писать себе книги. Всё равно они не поверят. Солнце встает на востоке, вода замерзает при нуле по Цельсию, а бывший директор хочет снова стать директором.

Сунулся было в госвузы, но все те профессора, завкафедрами, что годами совмещали у него и были приветливы, любезны, услужливы, а кое-кто и заискивал (в более-менее интеллигентной форме), тут же дали ему понять, что он им не ровня. И вообще, собственно, почему они вдруг кому-то чего-то должны?! (Это уже было не только в интеллигентной форме.)

Он смеялся над ними, над их торжеством, над самой ситуацией. И в то же время расчесывал болячки. У него это как-то совмещалось. Расчесывал до отвращения к себе, до наслаждения отвращением и вглубь – до отвращения без сладострастия. Были расчесывания для Инны и для себя самого.

Инна неплохо устроилась, пусть и не сразу. А он сдавал двухкомнатную хрущевку родителей (в которой вырос). Да еще снимал по доверенности их пенсии. Родители настояли «при наших-то потребностях нам хватает израильского пособия, даже вроде еще и накопления делаем».

Борис попытался открыть какой-нибудь филиал (мало что ли вузов в Москве или Питере), но всё бесполезно, время ушло. В губернии никто уже ничего не открывал – местная реальность может и неплохо смотрелась, но ощущение было такое, что смотрелась она на прозекторском столе.

Инна добилась наконец права попасть в США. (Да здравствуют американские родственники). Ради будущего Илюши. Ну кто бы сомневался! Только он напрасно ерничает. Илюше действительно лучше быть там. Но ее высокопарного «ради Илюши» он не мог переварить, пусть даже если она и искренне. Бульдозер дошел-таки до своей цели, пусть сколько раз у него пробуксовывали гусеницы.