Борисов-Мусатов

Нет, пора расстаться с этим стереотипом касательно «глуши». Не то совсем уж ходячим парадоксом, способным лишь недоумение породить, предстанет перед нами импозантная фигура Гектора Павловича Баракки, саратовской живой достопримечательности того времени, натурального итальянца и художника. Живописи обучался он не где-нибудь, а в Миланской Академии художеств — и вот очутился в Саратове. Какими судьбами?

Прибыл он поначалу из Европы в Нижний Новгород, расписал что-то для тамошней знаменитой ярмарки. То ли всеобщий восторг его соблазнил, то ли ещё неведомо что, но остался итальянец на волжских берегах, хотя спустя время перебрался из Нижнего в Саратов. «Он был, — свидетельствует П.Кузнецов, — обаятельным, полным энергии человеком внушительной наружности, с рыжеватой гривой волос, с горящими глазами»¹⁶. И ведь только сопоставить: Италия, родина искусств, — и задвинутый на российскую окраину Саратов. Однако ничего. Жил себе Гектор Павлович, возглавлял Отделение живописи в Обществе изящных искусств, наставлял учеников, в том числе и Виктора Мусатова, — и ничего, прижился. Бродил, правда, слух, что итальянец — из карбонариев и в Италии ему появляться небезопасно. Но хоть бы и так — неужто непременно на самом краю Европы нужно было укрываться, если в этом именно главная причина его жизни за пределами Италии? Мир за оными пределами велик, а художник жил-поживал в Саратове. Мы же никак не хотим изменить свое представление об этом городе как о тоскливой глуши.

Баракки преподал Мусатову, вероятно, важный урок — примером собственного поведения. «Он первым в Саратове показал, как должен вести себя настоящий художник: подчеркнутое достоинство контрастировало с обликом тех художников, которые привыкли держаться незаметно, робко, как будто виновато»¹⁷— так утверждали очевидцы.

В 1888 и 1889 годах Передвижные выставки (XVI и XVII) проследовали через Саратов. Не событие ли — в первую голову для того, кто предназначил себя к живописи бесповоротно? Репин, Поленов, К.Савицкий, В.Маковский, Левитан, А.Васнецов, Нестеров, С.Иванов, Архипов, Остроухов… Позднее он противостанет им, но пока взирает с почтением, трепетом, ревнивым вниманием. Вот оно перед ним, то искусство, в которое предстоит ему спустя время войти, поставить своё имя в ряд с теми, на кого пока имеет право смотреть только снизу вверх. Пока можно лишь учиться у них; мечтать, надеяться, сомневаться, стремиться преодолевать себя, искать себя в неустоявшейся системе взглядов, идей, эстетических предпочтений.

Обрести свой неповторимый взгляд на мир и выразить его в адекватной форме, художественно совершенной, — так осознал он смысл искусства. Но осознать — в искусстве лишь полдела. Обрести и суметь выразить — вот где мука.

Вероятно, бродя среди полотен Передвижных выставок, решил юный Мусатов, что именно у их создателей нужно перенимать ему необходимое мастерство. Ибо — вот оно, современное искусство. Если и искать себя, то лишь в том времени, которое ощутимо, которое движется, развивается на глазах, за которым и должно следовать, чутко внимая всем его изменениям.

Иначе чем объяснить, что отправился Виктор Мусатов не в Академию на берега Невы, а в Московское Училище живописи, ваяния и зодчества? Ведь вспомним: ещё старец Васильев прочил любимому ученику Академию, Коновалов же — сам её выпускник. Некоторые сотоварищи по коноваловской Студии — уже в академических стенах. Всё сходилось на Петербурге, но Мусатов вдруг оказался в Москве.

Позади — двадцать лет. Впереди — пятнадцать.

ГОДЫ УЧЕНИЯ МОСКВА, ПЕТЕРБУРГ, МОСКВА 1890–1895

Из остававшихся пятнадцати лет первый год был проведён в Москве. С августа 1890-го до августа 1891 года.

Тут ему выпал материальный успех: его этюд, привезенный из Хмелевки (напомним: где дедова мельница стояла, а теперь один из дядьев жил) и отданный на ученическую выставку, был куплен за 20 рублей. Всегда бы так! Нет ничего коварнее раннего быстрого успеха — он обнадёживает, рождает ненужные расчеты на удачливое будущее. Но зато и заряжает внутренней энергией, прибавляет уверенности в своих силах. И влечёт разочарование, если не подкрепляется вскоре чем-то равнозначным.