Борька, я и невидимка

—  Костя меня зовут.

—  Фамилия?

Тут я совсем разозлился. Мне даже как-то обидно стало, что он меня не узнал, и я уже хотел спросить у него разрешения посмеяться. Но Игорь Владимирович тихонько мне глазами показывает на дверь: «Выйди, пожалуйста»,

Тогда я говорю:

—  Идем, Борька, я тебе тоже труды плодов моих покажу.

Мы вышли, но дверь я не закрыл и стал слушать, как Указатель читает свои стихи. Вот какое было стихотворение:

Жил да был мышонок Петя
В чудной клетке на окне.
Все его любили дети,
Очень нравился он мне.
Непослушный был мышонок,
Дисциплины он не знал.
Только вышел он из дверцы,
В лапы кошке он попал.
Пионерам скажем мы:
Знайте, знайте, детки,
Если хочешь долго жить,
Не вылазь из клетки.

Указатель кончил читать и сказал:

—  Жду вашего суда. По-моему, тема важная и, так сказать, пионерская.

—  Да… конечно… — пробормотал Игорь Владимирович. — Только вот… Я не совсем понимаю, почему вы советуете пионерам сидеть в клетке.

—  Ну, Игорь Владимирович, Игорь Владимирович! Не ожидал. Разумеется, клетка — это в переносном смысле. А главная мысль — нужно быть дисциплинированным. Нельзя совершать недозволенных поступков. Разве вы против этой мысли?

—  Я — за, — ответил Игорь Владимирович. — Но…

Дальше я не расслышал, потому что к нам подошел какой-то человек со значком «Ленинградская правда». Он заглянул в щелку и сразу отшатнулся. Потом он осторожно прикрыл дверь, погрозил мне пальцем и спросил:

—  Давно сидит?

—  Кто?

—  Вон тот.

—  Минут десять.

—  Стихи читал?

—  Ага.

—  Про кого?

—  Про кошку и мышку.

В это время по коридору проходил еще один, тоже со значком, только на значке было написано: «Смена».

—  Женя, — сказал «Ленинградская правда», — удирай, пока цел.

—  А что?

«Ленинградская правда» кивнул на дверь.

—  Опять пришел.

—  А у тебя уже был? — спросил «Смена».

—  Был. Я ему про птичку вернул, он мне про мышку оставил.

—  Вот черт, — сказал «Смена». — Сейчас его из «Искр» спровадят, он ко мне придет. А я как раз уйти не могу — приемный день.

—  Сочувствую, — сказал «Ленинградская правда».

И они ушли.

Я снова открыл дверь. Указатель стоял посреди комнаты и кричал:

—  Вы систематически отказываетесь печатать мои стихи! Повторяю: систематически!

—  Но ведь стихи-то плохие, — жалобно сказал Игорь Владимирович.

Указатель прямо завертелся на месте.

—  А вы только хорошие печатаете? Вот я выписал: «У меня зазвонил телефон. — Кто говорит? — Слон». Это от 14 октября сего года. Что это, по-вашему! Когда вы видели, что слоны говорят по телефону? Или вот: «Когда же ты снова пришлешь к нашему ужину дюжину новых и сладких калош!» Что это, по-вашему? Дети должны верить, что можно питаться калошами? Вы представляете, что будет, если каждый пионер съест по калоше!

Тут уже заорал Игорь Владимирович:

—  Это же Чуковский! Понимаете? Чу-ков-ский!

А Указатель почему-то ответил тихо:

—  Вот именно. Товарищ Чуковский пишет всякие небылицы, вы их печатаете. Вам приносят стихи о дисциплине, вы их не принимаете. Разрешите доложить, Игорь Владимирович, я буду жаловаться.

—  Пожалуйста, — сказал Игорь Владимирович.

А Указатель — еще тише:

—  Вплоть до Центрального Комитета…

Указатель повернулся и помчался к двери. Мы еле успели отскочить. Он выбежал из комнаты, пронесся наискосок по коридору. Там была дверь с надписью: «Смена». Туда он и забежал. А мы зашли к Игорю Владимировичу.

Он сидел за столом и держался за щеку, будто у него зубы болят.

—  Вам, ребята, чего?

—  Это же мы, помните? Насчет станков.

—  Ничего я сейчас не помню, — сердито ответил Игорь Владимирович. — Вы садитесь. Вспомним.

Мы сели, помолчали немного. Потом Борька говорит:

—  А я его знаю, он в нашей квартира живет.

Игорь Владимирович даже на стуле подскочил.

—  В вашей? Может быть, он тебе родственник?

Борька сразу испугался:

—  Нет, не родственник! Честное слово, не родственник.

—  Тебя как зовут?

—  Боря.

—  Слушай, Боря, — сказал Игорь Владимирович очень ласково, — а как там… вообще… Ну, как у него здоровье? Болеет часто?

—  Он никогда не болеет. По утрам гимнастику делает. Он двухпудовую гирю выжимает: левой восемь раз, а правой одиннадцать. Я сам видел.

—  Ага. Значит, не болеет, — вздохнул Игорь Владимирович. — Ну ладно, пусть выжимает…

По-моему, взрослые хитрее всех. Я же видел, что Игорю Владимировичу прямо убить хотелось Указателя, но он при нас ругать его не стал и еще вид сделал, будто ничего не было. Это потому, что взрослый взрослого при ребятах никогда ругать не станет. Они авторитет потерять боятся. Игорь Владимирович даже сразу про станки вспомнил.

—  Знаете, ребята, — сказал он. — Я вам постараюсь помочь. Даю слово. Не знаю, что выйдет, но постараюсь. Только сегодня не могу: голова у меня просто чугунная.

Наверное, он честно говорил. Потому что вид у него правда был как у больного. Мне даже его жалко стало. Я говорю: