Борнвилл

– Точно подмечено, милая. – Она обратила внимание, до чего легко прозвучал этот оборот из уст дочери, хотя Тони Блэр[74] выдал его в эфире всего несколько часов назад. Они все смотрели, как он произносит речь, стоя у церкви в своем избирательном округе в Дарэме. Впечатляющее получилось выступление – несомненно, довольно искреннее, однако уж точно и ради того, чтобы поддержать свою популярность среди избирателей-скептиков.

Бросив попытки понять британскую образовательную систему, Иэн обратился к более насущному предмету:

– Мам, можно я сяду с тобой впереди, когда домой поедем?

– Конечно, – сказала Бриджет.

– А как же папа? – спросила Лорна.

Бриджет присела рядом с ней на корточки.

– Я же тебе говорила, милая. Папа сегодня с нами не возвращается. Ему завтра в Бельгию, поэтому он останется в Лондоне с дядей Питером. – Лорна, судя по ее лицу, приуныла, и Бриджет добавила: – Всего на несколько дней.

– Дело не в этом, – сказала Лорна. – Он просто водит гораздо лучше тебя.

* * *

Автомобильный поток воскресным вечером означал, что дорога Питера с Мартином в Лондон заняла почти три часа. Поначалу они слушали радио, но вещание, связанное с гибелью Дианы, шло непрерывно, на какую станцию ни переключись. Застряв в трехмильной пробке на М3 прямо под Бэзингстоуком, они сдались, и Питер попросил Мартина поставить в автомобильный проигрыватель диск с Quatuor pour la fin du temps. Они прослушали короткую первую часть молча, а затем и половину Vocalise, pour l’ange qui annonce la fin du temp, и когда скрипка и виолончель сыграли в унисон пронизывающую мелодию поверх “сине-оранжевых” фортепианных аккордов Мессиана[75], Питер сказал:

– Это у Гэвина любимая часть. Говорит, будто Равель с Веберном написали что-то совместно.

У Мартина, чтобы откомментировать это сравнение, не хватало знаний.

– Напомни, кто такой Гэвин? – спросил он.

– Это парень, который перевертывает страницы для нашей пианистки Кьяры. Ну то есть это его основная задача. Он на репетициях и со всяким другим помогает.

– Ты его давно знаешь? Он твой друг?

– Да нет, в общем, а что?

– Ты его упоминаешь третий или четвертый раз уже, вот и все.

– О.

Питер смотрел на автомобили, замершие в пробке. Подумал было, не перестроиться ли, но чутье подсказало ему, что проку не будет.

– Есть ли новости от Оливии? – спросил брат.

– С пятницы никаких. Возможно, будет сообщение на автоответчике, когда окажусь дома.

– Надо тебе завести вот такое, – заметил Мартин, показывая Питеру свой мобильный телефон.

– Через мой труп, – сказал Питер, включая передачу и проезжая вперед на несколько ярдов.

– Этот парламентарий, с которым я во вторник встречаюсь в Брюсселе, – продолжил Мартин. – Напомни мне, пожалуйста, в каких мы с ним отношениях?

– Пол Тракаллей? Мы какие-то братья. Ну, видимо… троюродные. Его бабушка приходилась нашей бабуле сестрой. Тетя Ида. А что, ты собираешься упомянуть о родстве?

– Вероятно. Это могло бы стать некоторым рычагом.

– Ты последнее время часто мотаешься в Брюссель. Тебе там нравится?

– Дело, в общем, не в том, нравится или нет. Я города по-настоящему и не видел. Беру такси прямиком с вокзала до зданий Парламента. А затем обычно сплошь одни встречи несколько дней подряд.

– И как успехи? Уговорил ты этих гадских материковых, чтоб образумились?

– Дело движется потихоньку. Впрочем, черт бы драл, во всем, что касается Евросоюза, катишь камень в горку.

– Ты медали достоин или чего-то такого.

– Может, однажды впишут меня в новогодний список награждаемых[76].

Питер рассмеялся.

– Стоило бы, – сказал он. – По крайней мере рыцарство пусть дадут – за заслуги перед британским шоколадом.

3 Бездна птиц

Когда в 1992 году Мартина впервые отправили в Брюссель, шоколадная война рокотала уже почти двадцать лет. В сердцевине ее лежало противостояние двух разных традиций шоколадного производства. Некоторые страны – громче всех выступали Бельгия с Францией – настаивали на строгом определении понятия “шоколад”, имея в виду, что любой продукт, предъявляемый на рынке как шоколад, должен содержать сто процентов какао, не разбавленного никакими иными растительными жирами. В противном случае, по мнению этих стран, существовало бы какое-то другое наименование – “вегелад”, например. Между тем страны с менее пуристским подходом – в том числе Дания и Великобритания, обе состоявшие в Европейском экономическом сообществе с 1973 года, – настойчиво возражали и отказывались менять свои методы производства, которым, по их заявлениям, они следовали десятилетиями. Со времен Второй мировой войны технологи “Кэдбери” разбавляли какао в своем шоколаде небольшим количеством растительного жира (обыкновенно не более пяти процентов), и британской публике он полюбился именно таким. Им обидно было, что французы, бельгийцы и прочие пуристы пренебрегали их шоколадом, называя его “сальным” и заявляя, что он удовлетворяет только детским вкусам, никак не взрослым.