Борнвилл

– Это очень распространенный английский оборот, – пояснил месье Лакост и продолжил: – “…перестали петушиться и согласились с тем, что Евросоюз – это в первую очередь свободная торговля. Есть простой способ решить, какой сорт шоколада лучше, – дать рынку выбрать!”

– Да, свободный рынок я упоминал, – сказал Мартин. – Но говорил я в основном не об этом. Я говорил о Европе как идее. О том, что нам, европейцам, больше незачем воевать друг с другом, потому что у нас есть гораздо более рациональные и спокойные пути примирения наших несогласий.

– Ну, если вы действительно употребили слово “идея”, – заметил месье Лакост, – это объясняет, почему ваши ответы оказались не процитированы. Нам всем известно, что англичане терпеть не могут идей.

– Нет, это неприемлемо, – сказал Мартин. – Это тоже старый заезженный стереотип.

– И, как любой стереотип, он отчасти правдив. Вот что нам всем нравится в бритах на самом-то деле! Ваш прагматизм, ваш здравый смысл. Безупречный противовес французской претенциозности. Вам же известен знаменитый анекдот о французе и британце, который все рассказывают друг другу в здешнем парламенте? Происходит заседание какого-то комитета, и бриты выступают с неким очень искусным прикладным решением некоей задачи. Французы смотрят на них и говорят: “Ну разумеется, на практике это все очень славно. Но сработает ли это в теории?”

Мартин рассмеялся. Венсан, утративший, похоже, чувство юмора – если оно у него вообще водилось, – не присоединился.

– Именно это и славно в “идеальной Европе”, как вы ее называете, – продолжил месье Лакост. – Для многих стран поиск общей почвы – дело небыстрое и связано с долгими спорами о довольно нелепых мелочах, но в конце концов мы справимся и англичане внесут свой очень полезный вклад. Однако… – он вновь взялся за газету, с некоторым презрением зажав ее между большим и указательным пальцами, – журналистику вашу я очень полезной назвать не могу.

Мартин смиренно вскинул ладони.

– Слушайте, – сказал он, – этот материал я оправдывать не собираюсь.

– Дело не в шовинизме, – сказал месье Лакост. – И не в скептицизме. Знаете, что мне в этом больше всего не нравится? Меня этот материал рассмешил. Рассмешил, вопреки всему. В некотором смысле, знаете ли, есть в нем нечто столь пошлое и возмутительное, что оно едва не становится остроумным. Вот что характерно для британской журналистики – и вот чем она так опасна. Подогревать в людях нелюбовь к Европейскому союзу – одно, а вот смеяться над ним, относиться к нему как к курьезу… это очень мощная стратегия нападения. Самая мощная, я бы сказал. Знаете, откуда она берется, эта злорадная манера писать о Европе? Знаете, кто ее завел?

Мартин кивнул.

– Конечно. – Имя можно было не называть.

– Ну, сказать я могу лишь одно, мистер Агнетт: приглядывайте за этим малым. У него есть потенциал натворить больших бед.

– Осмелюсь подтвердить вашу правоту, – сказал Мартин. – Тем не менее я не теряю надежды. Люди устают от шоколадной войны. Грядут перемены. Конечно, здесь, в Брюсселе, и в Страсбурге все движется со скоростью улитки…

– Опять вы за свое, – встрял Венсан. – К чему это выражение? Очередная так называемая шуточка насчет нашей кухни?

– Вовсе нет, – отозвался Мартин. – Я просто хотел сказать, что здесь все происходит очень медленно, как подчеркнул месье Лакост. И все же вопреки этому кое-что меняется. Есть подвижки. И, думаю, подвижки будут и с шоколадом – в ближайшие два-три года. Предвижу, что “Директива” вновь окажется на обсуждении в парламенте, и на этот раз удастся применить ее к делу.

* * *