Бородино: Стоять и умирать!

Едва скрылись последние из отряда кирасир, как мы увидели на близком расстоянии массу пехоты, продвинувшейся во время атаки первых. Эта пехота после отступления кирасир оказалась открытой и одинокой. Одну минуту мы видели, как она как будто закружилась на одном месте и затем отступила слегка в беспорядке. Но, уходя, она в свою очередь обнаружила присутствие батареи, пославшей нам несколько картечных залпов, причинивших нам большой вред, и, между прочим, в это самое время пуля перебила генералу Десэ правое предплечье. Мы с поручиком Магнаном отвели его назад, чтобы неприятельские выстрелы не могли до него долетать. Здесь нам попалось несколько хирургов, шедших навстречу раненым, и среди них был главный хирург Неаполитанского короля. Он оказал генералу первую помощь и по исследовании его раны стал уговаривать его согласиться на ампутацию предплечья.

Явившийся почти вслед за тем главный хирург Ларрей держался того же мнения и ещё решительнее настаивал на операции, на которую генерал ни за что не соглашался. Впрочем, у Ларрея это было системой — удалять серьёзно пораненные члены, и он приводил в её защиту красноречивые аргументы. Он говорил генералу: «Конечно, можно с некоторым шансом на успех постараться сохранить вам руку, но для этого долгое время вам необходим тщательный уход и известные условия, на которые в походе и в стране, подобной этой, за тысячу лье от родины, вы не можете, наверное, рассчитывать. У вас впереди ещё долгие лишения и тяжёлые труды, и, наконец, вы не застрахованы от несчастных случайностей. А между тем ваша рана при ампутации прекрасно зарубцуется через какие-нибудь две недели».

Генерал Десэ не внимал никаким увещеваниям и оставался непоколебимым в своем решении сохранить свою руку. Он был прав, как будет видно дальше, но лишь благодаря стечению невероятно счастливых обстоятельств. И кроме этого он страдал от своей раны всю жизнь, и еще 10 лет спустя из неё продолжали выходить обломки костей. Поместив генерала в безопасное место, где за ним был обеспечен нужный уход, я счёл своим долгом вернуться в гущу сражения и перейти под начальство генерала Фредерикса, принявшего на себя после раны Десэ командование 4-й дивизией. Поручик Магнан остался при Десэ, к которому присоединились ещё два брата, доктор, командир и прислуга.

Возвращаясь к дивизии, я встретил несколько в арьергарде от неё полковника Ашара из 108-го со знаменем и кучкой людей. «Вот всё, что осталось от моего полка», — печально сказал он мне.

4-ю дивизию я нашёл почти в том же положении, в каком оставил, — за мое отсутствие в этом пункте не произошло ничего важного. Генерал Фредерикс похвалил меня за мое возвращение и почти немедленно послал меня за инструкциями к маршалу Нею.

Маршал Даву был сильно контужен пушечным ядром, сбросившим его с лошади, и оказался вынужденным в это самое время покинуть поле сражения. Маршал Ней, когда я к нему явился (это было в 2 часа пополудни), один командовал по всей линии. Следует заметить, что огонь с той и другой стороны стал затихать, и можно было надеяться на скорый конец сражения ввиду недостатка сражающихся — так велики были потери обеих армий в течение утра. Только батареи продолжали на очень значительном расстоянии переговариваться частыми залпами, и я по пути к маршалу Нею, направляясь по дну небольшой долины, слышал, как пули скрещивались над моей головой и летели со свистом. Очевидно, утренние волнения сильно возбудили мою добрую, обычно смирную лошадь. Она упрямилась до того, что я был вынужден слезть и вести её в поводу. Особенно удивительно то, что она дрожала всем телом не от гула пушек, а от жужжания пуль: очевидно, она понимала, что в них, а не во взрыве кроется опасность.

Маршал Ней послал меня к генералу Фредериксу с приказом идти вперёд и то же самое велел передать герцогу Абрантесу, стоявшему с вестфальским корпусом вправо от нас. Насколько было возможно быстро я исполнил это двойное поручение. Генерал Фредерикс повиновался приказу и занял позицию так, что имел вестфальцев в арьергарде, соприкасаясь справа с польским корпусом князя Понятовского. Жюно я нашёл на лесной поляне. Он сошёл с лошади и приказал солдатам составить ружья в козлы. По-видимому, он не был расположен тронуться с места. На всё сказанное мною он не обратил ни малейшего внимания и вёл себя так же, как и при Валутиной горе.

Приближался вечер. Неприятель везде отступил. Мы все ожидали, что вот император со своей гвардией сойдёт с площадки, на которой он пробыл всё утро, и решительным движением завершит поражение русских. Но он не трогался с места, и генерал Кутузов мог спокойно отступить, увозя с собой все орудия, экипажи и походные госпитали, оставляя только убитых и тех из раненых, которые пали на занятой нами территории, отбитой у него.

Я в этот день был, по обыкновению, очень счастлив — ни одна пуля не задела даже моё платье или головной убор. Лошадь моя была задета пулей выше колена, но получила только царапину, а другая пуля пролетела у неё вдоль шеи, опалив шерсть, но не тронув кожи.