Вся вершина холма была окутана синим дымом, как жерло Везувия, сквозь густую тучу сверкало пламя орудийных выстрелов, а через несколько мгновений докатывался утробный рокот. Ружейные выстрелы трещали непрерывно над всей поверхностью огромной равнины, как сучья костра, разведенного для потехи каким-то жестоким великаном в человеческом муравейнике.
Постепенно редея и теряя правильные очертания, колонны французов доходили до подножия кургана, а затем, словно передумав, возвращались обратно, но уже не рядами, а бесформенными кучами.
Мертвых тел издалека не было заметно.
С другой стороны, на ровном пшеничном поле, стояло огромное русское каре, которое пытались рассеять наши кирасиры. Лавина всадников в сияющих латах строилась в низине и, после ясного сигнала рожка, трогалась шагом, постепенно набирая скорость до бешеного галопа.
Казалось, что сейчас эта стальная волна прокатится над четырехугольником русской пехоты и снесет его с поверхности поля, но в каких-нибудь нескольких лошадиных прыжках до ближайшего фаса по каре словно пробегал электрический разряд, оно окутывалось дымом, и до нас долетал долгий дробный раскат.
Сквозь оседающий дым было видно, как всадники разделяются на несколько языков и обтекают каре, не смея к нему приблизиться. Иные же, потеряв управление, попадают в самую гущу пехотинцев, тут же облепляющих их подобно муравьям. Выстрелы из каре сверкали почти непрерывно, но уже без системы, а как попало. Кирасиры, лишенные строя, скакали по полю в разные стороны, наталкиваясь друг на друга или налетая на горстки солдат, отбившихся от кучи. Да и само каре уже представляло собой не правильный четырехугольник, а какую-то овальную толпу, непрерывно меняющую очертания.
Наскоки конников становились все более вялыми, а местами русские воины даже дерзали выскакивать навстречу и метать свои ружья в коней, наподобие дротиков. Постепенно побоище стихало, поредевшие латники возвращались в исходное место и менялись со свежими эскадронами для новой атаки, а русские устанавливали новый четырехугольник, все менее густой.
Солнечные блики вспыхивали на латах и штыках, выстрелы сверкали оранжевым пламенем сквозь голубоватый дым, трещали барабаны, гудели копыта, сигналили трубы… Наблюдать все это со стороны было не страшно, а скорее волнующе. Сердце колотилось в груди; мне бы хотелось самому проскакать по полю с обнаженной саблей или броситься на вражеский редут со штыком наперевес… если бы меня при этом не убили. Я понял наконец, за что некоторые военные так любят войну. И в особенности, за что её любят генералы, которые, как правило, наблюдают за сражением с безопасного расстояния, как наблюдал я. А все остальное время подвергаются таким неприятностям, которые сравнимы с трудностями туристической поездки и, пожалуй, даже приятны для разнообразия.
– Мой муж был тоже генерал, – возразила Маргарита, впервые упоминая
Александра в прошедшем времени. – Очевидный свидетель рассказывал, что во время атаки он взял знамя и пошел впереди батальона. В это время на его месте взлетел столб земли и огня. И с тех пор его не видели ни живым, ни мертвым.
– Pardon, madame, – сказал Ион.
С той стороны, где стояло, а теперь лежало русское каре, вокруг которого носились, а теперь распластались люди на огромных конях, в сияющих латах и шлемах с конскими хвостами, поднялся косой черный столб дыма и пополз омерзительный запашок жженого мяса. Маргарита достала из бархатного мешочка флакон с нюхательной солью.
– Вы верите в предопределение? – спросил Ион.
– В моем положении трудно в него не верить, – отвечала Маргарита. -
Мне остается верить или умереть.
– Странно, что меня тот же самый ход событий привел к обратному выводу, – сказал Ион. – Я уверен, что жизнь – не более чем цепь нелепых, бессмысленных случайностей. Клянусь вам, что за секунду до того, как со мною случилось несчастье, я не чувствовал ровным счетом ничего – никакого предчувствия, никакого предзнаменования, ничего. В памяти осталась только бодрость молодого, здорового тела, приятное волнение от близкой опасности и гигантское облегчение от того, что лично мне ничего не грозит – по крайней мере, сегодня. Человеку не дано знать, что с ним будет через мгновение.
– Мне стало известно о моем несчастье по крайне мере за три месяца до войны, – возразила Маргарита. – Ранней весной этого года мы с мужем и сыном жили в нашем тульском поместье. Ночью я дурно спала, и под утро увидела сон, который меня напугал. Мне привиделось, что я жду лошадей на почтовой станции, в тесной комнате убогого вида, среди незнакомых людей. Вдруг в комнату заходит мой отец и ведет за руку повзрослевшего Николеньку. Мы остаемся одни, и отец говорит:
"Беда, Марго, Александр погиб в сражении". И очень разборчиво называет место битвы, какую-то деревню с окончанием…ино.
Утром я хотела записать этот кошемар и спросила мужа, известно ли ему какое-нибудь стратегическое селение под названием Смородино или