Бородинская мадонна

Дородино. Мы даже достали военную карту России, но не нашли на ней ничего похожего. А в последних числах августа, на почтовой станции по пути в Тверь, меня встретил мой отец с известием о генеральном сражении. Он сказал, что Александра нет среди живых и раненых, но тело его не найдено, и он, уповательно, попал в плен. Я сразу вспомнила и название деревни, где произошло сражение, и станцию, и самые обои комнаты из моего deja-vu.

– За лощиной в лесу стояли польские уланы, у которых почему-то всегда были с собою запасы вина на продажу, – продолжал Ион. – Нам было строго-настрого запрещено отлучаться со своих мест, но битва затягивалась, ни та, ни другая сторона, похоже, не собиралась поддаваться, и становилось скучновато. Ружья были составлены в пирамиды, кто-то сидел на траве, кто-то играл в кости, кто-то дремал за лафетом, и офицеры смотрели на это сквозь пальцы. Мы решили метнуть жребий, кому бежать к полякам за вином, я загадал орла, но передумал прежде, чем монета коснулась земли, и крикнул "решка". Мог ли я знать, что это мой смертный жребий?

Товарищи снабдили меня целой снизкой манерок, которую повесил я через плечо, и большим кавалерийским пистолетом, из которого в пору было застрелиться, если бы в лесу я попался русским егерям. Я набил карманы деньгами и побежал к лесу, громыхая своими погремушками, как прокаженный.

Когда мне объясняли путь к уланам, все казалось куда как просто. Но едва я потерял из вида наш табор, как все перепуталось. Тропинка раздвоилась, я, как обычно, выбрал правое направление, ушел черт знает куда и замешался в толпу французских пехотинцев, возвращавшихся после атаки для замены свежими войсками. Вблизи эти солдатики, которые так красиво маневрировали по равнине, выглядели довольно убого. Их красивые мундиры были изорваны и запачканы, киверы продавлены, лица покрыты копотью, руки забрызганы кровью.

Многие хромали, стонали и держались за раненые места. Но больше всего меня поразило выражение их лиц – одинаковое почти у всех. Всем было ужасно весело. Таковы французы! Получив отсрочку смерти на какой-нибудь час, они радуются, словно перед ними вечность.

– Товарищ! – обратился я к гренадеру с оторванными пальцами, который рассказывал что-то смешное своему спутнику, несшему за него ружье, и буквально смеялся сквозь слезы. – Товарищ, не знаешь ли ты, где здесь уланский полк?

– О да, я знаю, где уланский полк, – отвечал француз. – Он уже в

Аду, и ты, дружок, отправишься за ним, если будешь здесь отираться.

В это время в воздухе раздалось плотное короткое жужжание, меня обдало жаром, и земля подпрыгнула от мощного удара. Шагах в пяти от меня упало ядро.

– Иван уже соскучился, но теперь ему придется развлекаться с другими, – сказал гренадер, показывая изуродованную руку.

До меня дошло, что меня чуть не убили. В меня стреляли из пушки, и я остался жив лишь потому, что заговорил с гренадером и не сделал нескольких шагов до того места, куда ударило ядро. И я буквально увидел перед глазами, как русский артиллерист, сделавший этот выстрел, заряжает свою пушку и наводит прицел, чтобы на этот раз уже не промахнуться. Он подносит фитиль к затравке, и, если я останусь на месте ещё хоть мгновение, следующее ядро угодит точно в меня.

Эта мысль была так ужасна, так невыносима, что я бросился напролом через кусты, подальше от опасного скопления людей, слыша за спиной обидный хохот французских солдафонов.

Польские кавалеристы удивительным образом совмещали коммерческую хватку с рыцарской широтой натуры и хлебосольством. Меня приняли как родного, но ничего не продали. Битый час мне морочили голову, посылая с места на место. Я долго ждал какого-то Янека, который повел меня в третий эскадрон, где всегда бывает вино, но именно сегодня вина не привозили. Оставалась надежда на некоего пана

Михульского, который может поделиться из своих личных запасов, но и с ним все было не так просто. Пан Михульский находился в карауле, поэтому я должен был отдать деньги трубачу, чтобы тот сбегал в дозор и нашел капрала, знавшего, где Михульский.

Мое появление всполошило весь полк, если не весь корпус

Понятовского. Солдаты побросали свои дела и занимались только мной с величайшим вниманием и сочувствием, водили меня от палатки к палатке и спорили чуть не до драки, как мне следует поступить наилучшим образом.

Мои деньги вместе с пустыми флягами перекочевали в руки какого-то

Яцека или Юзефа и исчезли вместе с ним. Меня, между тем, пригласили принять участие в товарищеском застолье, промочить глотку перед кровавым пиром – и притом совершенно бесплатно. Мы расположились на бугорке с живописным видом на долину, по которой в облаках пыли разъезжали массы кавалеристов в разноцветных мундирах, с пестрыми флюгерами на пиках, маршировали под барабанный бой густые колонны пехотинцев и с грохотом проносились упряжки конной артиллерии.

Усевшись и развалившись на вальтрапах в самых картинных позах, поляки наполнили бокалы, словно находились на пикнике, а не на самом краю вулканического жерла, поглощающего в этот самый момент сотню за сотней храбрецов.