Бородинское поле

бросил больше сотни танков, - ответил Василевский, стараясь,

если не оправдать, то хотя бы объяснить отход дивизии

генерала Панфилова под натиском превосходящих сил врага.

Сталин больше не делал никаких замечаний. Он молча

ходил по кабинету и тяжело дышал, угрюмо насупившись, что-

то обдумывал.

Вопросов было много, но главный, из которого вытекали

все другие вопросы, - оборона Москвы. Заседание затянулось

за полночь. Когда члены Политбюро покинули его кабинет,

Сталин нажал кнопку звонка, и на пороге кабинета тотчас же

появился Поскребышев.

- Соедините меня с Рокоссовским, - не поворачивая

головы и не отрывая глаз от карты, приказал Сталин.

- Есть, - тихо ответил Поскребышев и, пройдя через

кабинет, скрылся в комнате связи.

Спустя несколько минут он доложил, что командарм 16

на проводе. Сталин не спеша прошел в комнату связи, взял

трубку ВЧ.

- Здравствуйте, товарищ Рокоссовский. Почему сдали

немцам Волоколамск? Почему отошел Панфилов? - спросил

сразу, без всяких предисловий.

- Против дивизии Панфилова кроме мотопехоты

действуют две танковые дивизии немцев, - волнуясь, ответил

Рокоссовский. - У нас мало артиллерии для борьбы с танками

врага. Сейчас противник оказывает сильный нажим в

направлении Волоколамска.

- Что вы предприняли для защиты города? Где сейчас

корпус Доватора?

- Корпус генерала Доватора я вынужден был снять из

района водохранилища и перебросить на помощь Панфилову

в район Волоколамска.

- А чем вы прикрыли район водохранилища?

- Туда, товарищ Сталин, я выдвинул две стрелковые

дивизии. - Он назвал их номера.

- Хорошо. - После некоторой паузы Сталин вздохнул. - Не

допускайте немцев в Волоколамск. Продержитесь еще

несколько дней. Мы вам поможем. Желаю удачи.

"Несколько дней", - мысленно повторил Сталин. А что

потом? Потом будут введены в бой свежие силы. Но это потом.

Сталин поднял на Поскребышева глаза, в которых уже погасли

искры гнева, тихо сказал:

- Идите отдыхать.

Он уже не вернулся в кабинет, а удалился в свою комнату

отдыха, здесь, рядом с комнатой связи. Стрелки часов

показывали двадцать минут четвертого. Сталин устало

опустился в кресло, стараясь ни о чем не думать. Ни о чем.

Впрочем, это ему никогда не удавалось; он мог не думать всего

лишь несколько минут. Потом думы наступали, тревожные,

острые, атаковали со всех сторон, и он сдавался, покорялся

им. Не вставая с кресла, он протягивал к журнальному столику

руку, брал томик "Войны и мира", открывал страницы и читал:

"Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье

чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все

генералы, все участвовавшие и неучаствовавшие солдаты

французской армии, после всех опытов прежних сражений...

испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом,

который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в

конце, как и в начале сражения. Нравственная сила

французской, атакующей армии была истощена. Не та победа,

которая определяется подхваченными кусками материи на

палках, называемых знаменами, и тем пространством, на

котором стояли и стоят войска, - а победа нравственная, та,

которая убеждает противника в нравственном превосходстве

своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под

Бородином. Французское нашествие, как разъяренный зверь,

получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало

свою погибель; но оно не смогло остановиться, так же как и не

могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После

данного толчка французское войско еще могло докатиться до

Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска,

оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной,

нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием

Бородинского сражения было беспричинное бегство

Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской

дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель

наполеоновской Франции, на которую в первый раз под

Бородином была наложена рука сильнейшего духом

противника".

Прочитал и задумался. Он знал эти толстовские слова

почти наизусть, но в который раз возвращался к ним в минуты

усталости и тревожных раздумий. Он сравнивал ту и эту битвы

за Москву, преднамеренно избегал параллелей и

анализировал, находя для себя нечто поучительное и

утешительное. Он верил в силу духа Красной Армии и

советского народа.

Потери немцев растут с каждым днем, число убитых,

раненых и взятых в плен приближается к 700 тысячам человек.

Но Сталина интересовал моральный дух немецкой армии. В

папке на столике лежали письма немецких солдат и офицеров,

переданные Сталину начальником разведуправления. К

подлинникам приложен русский перевод писем. Он взял одно

из них и стал читать.

"Дорогая Герта!

Извини меня, что долго не писал: не до писем было, бой