Бородинское поле

оборону этих рубежей, - Говорова и Рокоссовского. Обоих он

высоко ценил и доверял им. Он понимал, как им сейчас тяжело

сдерживать врага, во много крат превосходящего числом и

техникой, главное - танками. Говорова и Рокоссовского он

считал талантливыми командирами. Подумал: "Странно,

почему Говоров не вступает в партию? Не хочет ворошить свое

прошлое, стесняется? А чего, собственно, стесняться? Был

прапорщиком в царской армии. Ну и что? Начальник Генштаба

Шапошников - тоже в прошлом царский офицер, Василевский -

тоже. Надо доверять". Эта мысль промелькнула молнией и

неприятно задела, что-то нежелательное напомнила, и, чтоб

потерять ее, он подумал о Рокоссовском. Хорошо воюет. Но

ведь ему пришлось испить чашу несправедливости.

Нет, никак он не мог отделаться от неприятных дум -одну

отгонял, на смену ей приходила другая, такая же беспокойная,

колючая. Но он все еще продолжал с ними бороться, понимая,

что борется с самим собой, со своей совестью. Тогда он

погружался в дела фронтовые, и на это время его, казалось,

оставляли в покое колючие думы. Он всматривался в линию

фронта, обозначенную флажками. Флажки подходили уже

почти вплотную к Москве. Он знал, что силы немцев иссякают,

армии Бока выдыхаются, но Гитлер еще может пойти на риск и

создать резерв за счет других участков, от него можно ожидать

любой авантюры. А мысль снова возвращается к старому

вопросу, на который он вот уже четыре месяца не может дать

твердого ответа: как могло случиться, что Гитлер дошел до

Москвы?

У него есть длинный перечень причин, но до главной

причины он так и не добрался. А может, ее вовсе нет, этой

главной причины, может, она сумма всех самых разных причин

и обстоятельств. Себя он не склонен ни в чем винить. Разве

лишь в том, что недооценил силы танковых клиньев, не думал,

не предполагал, что немцы нанесут такие мощные удары

танками. Но это должны были предусмотреть его полководцы,

военные спецы, маршалы.

- Маршалы, - сорвалось у него вслух сердито, и он

отвернулся от карты и сутуло побрел в спальню.

Он думал о первых советских маршалах. Троих из них

уже не было в живых: Тухачевского, Егорова и Блюхера. Он не

хотел вспоминать о них, об их трагической судьбе, но волей-

неволей приходилось вспоминать, когда он в суровое военное

время в бессонные ночные часы оставался один на один со

своими мыслями, пробовал разобраться в причинах неудач и

поражений на фронте. Думы о погибших маршалах всегда

приходили внезапно, и он, застигнутый врасплох, пытался

оправдаться перед своей совестью. Он им не доверял. И дело

вовсе не в том, что двое первых были в прошлом офицерами

царской армии. Доверяет же он Шапошникову и тому же

Говорову. Ленин доверил пост Главкома Республики Советов

Сергею Сергеевичу Каменеву - бывшему полковнику генштаба

царской армии. Имя командарма Каменева заставило Сталина

тихо улыбнуться. Он вспомнил, как однажды спросил его:

"Сергей Сергеевич, а вы, случайно, не родственник тому

Каменеву, Льву Борисовичу?" Командарм первого ранга

щелкнул каблуками, выпрямился и ответил четко, по-военному:

"Никак нет, товарищ Сталин, даже не однофамилец!" Имя же

того Каменева, всегда стоящее рядом с именем Зиновьева,

вызывало в памяти ненавистное имя Троцкого, которого

Сталин считал своим личным врагом номер один. А всех своих

врагов он считал врагами народа. Что касается Троцкого,

Каменева и Зиновьева, тут он не ошибался. Троцкого Сталин

ненавидел лютой ненавистью. Он знал, что этот политический

авантюрист, презирающий русский народ, метил в

комимператоры России. Из всех врагов молодой советской

власти и коммунизма он был самым опасным и самым

коварным. Он умел расставлять свои кадры везде, но главное -

на ключевых позициях: в партийном и государственном

аппарате, в армии. Их было немало, таких же, как и их главарь,

авантюристов, циников и демагогов. При имени Троцкого

Сталин внутренне вздрагивал...

В спальне было тепло, он снял с себя китель, небрежно

бросил на стул и снова втиснулся в кресло. Часы показывали

без десяти минут пять.

Лежащий на столике томик Льва Толстого действовал

магически - он манил к себе интригующе, точно в нем таились

какие-то очень важные тайны, ответы на мучившие его

вопросы. Он протянул руку, взял книгу, и она как бы открылась

сама."Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой

русский патриотизм (которого не мог, не морщась,

выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов

ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты

- свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до

Воробьевых гор, а в случае успеха - себе приписать его; в

случае же отказа - очистить себя в преступлении оставления

Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого