Бородинское поле

чувство будет все сильней и сильней и не даст ему покоя, пока

он не искупит свою вину. Ценой крови или жизни, но искупит.

Иначе он перестанет себя уважать, иначе он не посмеет

честно посмотреть Варе в глаза, даже письма не посмеет

написать. Он вздрогнул, когда Гоголев неожиданно поднял

глаза на угрюмый отряд и снова заговорил проникновенно

негромким, приглушенным голосом:

- Куда вы бежали? В эту рощу? Она вас не спасет и не

защитит. Ваша защита и крепость там... - Он стремительным

жестом указал на запад, в сторону окопов. - А позади Москва.

У вас единственный шанс смыть свой позор - выбить врага из

брошенных вами окопов. Другого выбора нет. Я пойду с вами.

Впереди со мной пойдут коммунисты. Нашу атаку поддержит

батарея справа, еще один огневой взвод будет сопровождать

нас отсюда, с этой опушки. Тяжело? Знаю. - Он кивнул в

сторону окопов. - Посмотрите, сколько их полегло. И пять

танков, которые уже никогда не будут топтать нашу землю. - И

вдруг скомандовал: - Смирно!.. Коммунисты, пять шагов

вперед - марш!..

Двадцать семь человек вышли вперед и замерли. Вышел

и Олег Остапов, хотя он был беспартийным. Еще минутой

раньше, когда Гоголев сказал, что впереди в атаку пойдут

коммунисты, он уже твердо решил, что пойдет вместе с ними,

пойдет рядом с комиссаром, иначе его замучит совесть, он не

сможет жить. Гоголев посмотрел на двадцать семь человек.

Среди них были в основном пожилые люди - москвичи-

добровольцы. Может, потому, что Остапов показался ему

самым молодым среди двадцати семи, или потому, что в

глазах его светилось глубокое душевное благородство, а

может, потому, что в руках у него было странное, диковинное

оружие, именно на нем комиссар остановил свой взгляд,

подошел, потрогал ствол бронебойного ружья, спросил:

- Это что у вас за штука?

- Противотанковое ружье, - негромко и застенчиво

ответил Остапов.

- Противотанковое? - Лицо Гоголева изобразило

искреннее удивление. - Гм, впервые вижу такое. И как же оно

стреляет? Без приклада-то?

- Собственно, это ствол, - пояснил Олег. - Без приклада, я

думаю, стрелять из него невозможно.

- А приклад? Где приклад?

- По нему танк прошел... Ну и... сломал, - виновато

ответил Олег.

- Вот как! - удивился Гоголев. - Значит, это через вас

прошел танк, и вы остались невредимы. Выходит, танки не так

уж страшны, если не поддаваться панике. - Он снова

посмотрел на Остапова и, дотронувшись рукой до ствола

бывшего ружья, сказал: - Вы это оставьте. Какой от него прок.

Вам нужно оружие раздобыть.

- У меня есть, - сказал Остапов и достал из кармана

шинели парабеллум. - Это я у немца, у танкиста. Только вот как

из него стрелять?..

- Проще простого, - сказал Гоголев и, взяв из рук

Остапова пистолет, быстро пояснил, как им пользоваться.

А потом над рощей пронесся огненный смерч,

завершившийся таким громовым ударом, от которого

задрожала земля и небо, казалось, раскололось на куски. Это

дивизионы "катюш" дали залпы по фашистам. Грозное и

страшное зрелище наблюдали приготовившийся к атаке отряд,

который теперь возглавил комиссар Гоголев, и фашисты,

засевшие в наших окопах. И на тех, и на других залпы

произвели ошеломляющее впечатление: у одних рождали

горделивую радость, у других вызывали страх. Прибывший

огневой взвод выдвинул свои орудия на опушку и прямой

наводкой начал обстреливать окопы. Под гул его залпов

Акулов снова галопом через поле мчался к батарее с приказом

поддержать атаку фланкирующим огнем. Теперь по окопам, в

которых засели немцы, били орудия с фронта и с фланга.

Бойцы лежали на самом краю рощи и, напряженно

всматриваясь в разрывы снарядов, ждали сигнала к атаке -

красной ракеты. А его все не было, и Олег, лежащий рядом с

комиссаром возле маленькой пушистой елки, испытывал

нетерпение. Он не видел лица Гоголева - его закрывала

елочка, - но ему казалось, что лицо это в настоящий момент

должно выражать самоотречение. Комиссар внушал к себе

почтение.

Пожалуй, самый трудный вид боя - это атака. Подняться

с земли и идти под пули врага, идти навстречу смерти,

сознавая, что она может скосить тебя в любую секунду, в один

миг, - это очень трудно. Тут нужно предельное напряжение -

физическое, нравственное, психическое, такой сгусток силы

воли, нервов, мужества, такое самоотречение и убежденность

в абсолютной необходимости этого броска, на какое только

способен человек вообще, любой человек, независимо от того,

трус он или храбрец. В атаке же самый напряженный момент -

это последние секунды перед броском, те секунды, когда по

сигналу или по команде надо встать и сделать первый шаг.