Бородинское поле

Акулов только и сказал "Есть!" и тут же мигом умчался

выполнять приказ, догадываясь, зачем комиссару понадобился

на этой опушке огневой взвод артиллерии.

Войдя в рощу, где теперь группками и вразброд

толпились только что оставившие окопы бойцы, Гоголев сурово

и с укором всматривался в их растерянные, подавленные

лица, ища среди них командира. И, не найдя, спросил:

- Кто здесь старший?!

Бойцы молчали, понуро поглядывая друг на друга. Тогда

из-за ели вышел старшина, долговязый, нескладный, в шинели

с оторванным хлястиком. Голова его была перевязана грязным

бинтом. Синие глаза смотрели печально и виновато,

- Был старший лейтенант Сошников, да убило осколком

мины. А до этого в полдень политрука схоронили. После

лейтенант Аннушкин оставался за старшего. В медсанбат

отправили. Едва ли выживет. - Он говорил медленно, тягуче, и

это раздражало Гоголева.

- И все? Больше нет командиров? - спросил комиссар.

- Теперь, выходит, нет, - ответил старшина, сбочив голову,

и отвел в сторону взгляд.

- Бой был сильный на первой линии, товарищ

батальонный комиссар, это еще до полудня, - вклинился в

разговор шустрый сержант, белобрысый, со сбитой набок

ушанкой. - Потери были у нас большие. Многих ранило, а

многих совсем...

Нельзя было медлить, и Гоголев приказал старшине

собрать отряд, а сержанту - выставить на опушке рощи

охранение. Он был разгневан. Он считал, что отряд мог и

обязан был защищать окопы, не имел права отступать. Да,

немцы превосходили числом. Но это пехота. Из четырех

поддерживающих пехоту танков три подбила наша

артиллерия, четвертый отошел обратно к лесу. А пехоту можно

было остановить ружейно-пулеметным огнем, наконец, у

самых окопов забросать гранатами и контратаковать. Он был

убежден, что фашисты не выдержали бы дружного,

организованного отпора и их атака непременно захлебнулась

бы. Понимал он и то, что отряд понес серьезные потери,

защищая первую линию окопов. Это была уже вторая линия.

Люди устали. Их физическое и моральное напряжение было на

пределе, но это не оправдание для отхода. Люди должны были

и могли драться и побеждать.

Отряд собирался медленно, молчаливо. Бойцы избегали

взглядов друг друга, чувствуя за собой вину. Старшина

построил отряд, подал команду "Смирно" и произвел подсчет.

Гоголев посматривал на восток: он ждал ординарца с огневым

взводом. Старшина доложил:

- Товарищ батальонный комиссар, отряд в количестве

восьмидесяти трех человек по вашему приказанию построен.

- Вольно, - глухо сказал Гоголев и поднял прямой и

обжигающий взгляд на стоящих между деревьев бойцов. Он

знал, что сейчас многое зависит от него самого, и не только от

слов, которые он скажет отряду, но и от его поведения, от его

личного примера мужества, воли, характера. Люди, которые

видят его в первый раз и которых он поведет в атаку, на

пулеметы и автоматы врага, должны ему поверить. Первую

фразу он уже обдумал: надо прежде всего представиться. И он

сказал, сохраняя спокойствие: - Я - комиссар противотанкового

артиллерийского полка Гоголев. Основная часть наших орудий

стоит на Бородинском поле. Здесь - один дивизион. Это наша

батарея поддержала вас огнем, когда фашисты атаковали из

леса. Наши орудия подожгли три танка, которые шли на ваши

окопы, и заставили четвертый бежать с поля боя. Фашисты бы

ни за что не прошли, если бы вы не дрогнули. - Он замолчал,

сурово нахмурился, глядя в землю, затем поднял тяжелый

взгляд на бойцов, продолжал: - Но этого не случилось. Вы

дрогнули, оставили укрепленные, хорошо оборудованные

позиции. Их сооружали женщины Москвы, ваши матери и

жены, они надеялись на вас, верили, что вы не пропустите

врага, остановите гада здесь, на поле русской славы, не

опозорите доблести своих предков, которые здесь, на

Бородинском поле, в смертельной схватке решили участь

Наполеона. А вы... - Он оборвал фразу и мрачно, с горечью и

досадой снова посмотрел вниз.

Олег внимательно смотрел на комиссара, испытывая

чувство неловкости и стыда. И опять подумал о Варе. Именно

она сооружала эти окопы, и все, что говорил комиссар,

касалось именно его, и, пожалуй, больше всех его. Что бы она,

Варя, подумала о своем муже, если б узнала, увидела, как он

бежал? И вдруг его, как иглой, пронзил вопрос: когда он вышел

из окопа за пистолетом, началось отступление или еще не

начиналось? Он точно не мог сказать, как-то не обратил

внимания, но, кажется, когда шел за пистолетом, все еще

сидели в окопах, а когда возвращался назад... От этой мысли

его бросило в холод. Быть того не может. И все же к чувству

стыда теперь примешалось чувство вины, и он знал, что это