Боттичелли

Персонажей на картине получалось такое множество, что напрашивалась композиция в виде шествия, но от такого решения они отказались с самого начала — нужно было изобразить что-то иное, иначе ничем не связанные фигуры распадутся на отдельные группы и, кроме насмешек собратьев по ремеслу, из картины ничего не выйдет. Но пока на ум что-то путное не приходило. Будучи заняты делом, в глазах многих бесполезным и к тому же безбожным, они, подобно людям, созерцающим звезды и не замечающим, что шагают по грязным лужам, просмотрели то, что творилось у них под носом. А стоило бы призадуматься над этим.

На первый взгляд во Флоренции вроде бы было спокойно. Никого из них не затронул новый закон Синьории, принятый по настоянию Лоренцо: отныне в случае смерти главы семейства, если у него не было сына, наследство переходило племянникам, а не дочерям. Это решение взбудоражило весь город, но лишь немногие понимали его истинную подоплеку — продолжающуюся борьбу Медичи с семейством Пацци. Теперь оно лишалось значительной части своего состояния, которое отнималось у них в пользу племянника Карло Борромеи, сторонника Лоренцо. И если до сих пор Пацци все еще медлили, то теперь сложившиеся обстоятельства вынуждали их действовать незамедлительно. Старый Якопо отбросил прежние сомнения и перешел на сторону заговорщиков.

В августе 1477 года во Флоренцию прибыл капитан папских наемников Монтесекко — якобы для того, чтобы уладить отношения с Медичи. Он был принят Великолепным. О чем они говорили, мало кому было известно, но все обратили внимание, что большую часть времени капитан провел с Якопо и Франческо Пацци на вилле Монтуччи. Только он уехал, как Флоренцию осчастливил своим посещением архиепископ Франческо Сальвиати, тоже ставший гостем семейства Пацци. Паломничество явных противников Лоренцо было настолько многочисленным, что невольно вызывало подозрения. К тому же стали поступать вести из Пизы, Вольтерры и других городов, куда будто бы по церковным надобностям стали чересчур часто наезжать гости из Рима. Зимой число поездок сократилось, что объясняли трудностями путешествий. На самом же деле подготовка к мятежу уже была закончена — он был назначен «на пятый день до майских календ» будущего года, то есть на конец апреля.

Вскоре после встречи Нового года, который отпраздновали с традиционной пышностью, в начале апреля 1478 года из Перуджи приехали многочисленные родственники Пацци, проживавшие там. На улицах Флоренции замелькали какие-то доселе незнакомые лица, потом вдруг привалила целая толпа пизанцев, якобы ищущих спасения от начавшейся в их городе чумы. На виа Нуова тоже началось странное движение: отец Марко, Пьетро Веспуччи, который не жаловал сына частыми посещениями, теперь не покидал его дома, принимая своих дружков по кабацким похождениям. Поговаривали о том, что, промотав окончательно доставшееся ему наследство, он теперь жил на хлебах у Марко. Но это как раз и было странным, ибо Пьетро, кичась своим рыцарским происхождением, казалось, одно время порвал с сыном как с опозорившим честь семейства, поскольку тот взирал сквозь пальцы на связь Симонетты с Джулиано. Но «возрожденной Венеры» уже больше года не было в живых, и, может быть, родственникам удалось помириться. Несколько раз Сандро наблюдал, как палаццо Веспуччи посещал Франческо Пацци, что тоже было необычно.

В середине апреля во Флоренции объявился шестнадцатилетний кардинал Рафаэлло Риарио. До недавнего времени он был всего-навсего студентом в Пизе, но в прошлом году получил от дяди Сикста в подарок кардинальскую шапку. Каким бы ни было отношение флорентийцев к племяннику папского непота, но сан юноши обязывал оказать ему надлежащие почести. По случаю его приезда на 26 апреля была назначена торжественная месса в кафедральном соборе Санта-Мария дель Фьоре. Актеры были расставлены по местам, настало время начать действие.

За два дня до этого события Сандро по поручению Лоренцо пришлось отправиться в Фьезоле на виллу Медичи, чтобы подготовить ее к приему высокого гостя — новоиспеченный кардинал изъявил желание познакомиться с убранством и планировкой усадьбы. Кто, как не творец, мог бы подготовить ее так, чтобы ничто не оскорбило эстетических чувств юного кардинала, также не чуждого искусства? Рафаэлло, впрочем, интересовали не картины и статуи, а ковры, мебель и домашняя утварь. Для этого вряд ли стоило так тщательно готовиться.