Божественное пламя

— Поэтому, когда наш полководец Ификрат вошел в те области, Евридика, твоя мать, послала за ним и — что подтвердят все бывшие при этом — подвела к нему твоего старшего брата Пердикку, а тебя самого, крошечного ребенка, посадила ему на колени. «Отец этих сирот, — сказала она, — когда был жив, принял тебя как родного сына…»

Он остановился. Пристальный взгляд мальчика, казалось, пронзал ему спину. Внимание тупого невежды, глазевшего на него, как на фигляра, начинало раздражать Демосфена. Он сделал нетерпеливый жест, словно отгонял собаку.

Мальчик отступил на несколько шагов и остановился, глядя снизу вверх; его голова слегка запрокинулась. На довольно напыщенном греческом, с сильным македонским акцентом, он сказал:

— Прошу вас, продолжайте. Говорите об Ификрате.

Демосфен изумленно глянул на него. Его, привыкшего обращаться к тысячам, самым нелепым образом смутил один-единственный, неведомо откуда взявшийся слушатель. Кроме того, что это могло означать? Хотя и одетый как раб, паренек явно не был мальчишкой-садовником. Кто послал его и зачем? При ближайшем рассмотрении оказалось, что ребенок чистый, даже волосы вымыты: легко догадаться почему, особенно при такой красоте. Без сомнения, юный любовник гостеприимного хозяина, выполняющий секретные поручения царя! Для чего он подслушивал?

Демосфен не впустую прожил тридцать лет жизни среди интриг. Его ум за считанные мгновения перебрал десяток вариантов и возможностей. Кто-то из ставленников Филиппа пытается загодя узнать содержание его речи? Но мальчик слишком мал для шпиона. Что же тогда? Послание? Но для кого?

Демосфен и раньше был уверен, что один из десяти афинских послов куплен Филиппом. В дороге ему казалось, что он вычислил этого человека. Он начал подозревать Филократа. На какие деньги выстроил тот большой новый дом и купил сыну упряжку для ристаний? Его манеры переменились, когда посольство приблизилось к Македонии.

— Что с тобой? — спросил мальчик.

Демосфен осознал, что, пока он был поглощен своими мыслями, за ним наблюдали. Беспричинный гнев овладел им. Медленно и отчетливо, на том кухонном греческом, к которому прибегают в разговоре с рабами, он произнес:

— Что ты хочешь? Кого ищешь? Какого хозяина?

Мальчик покачал головой, начал было говорить, но внезапно передумал. На более правильном греческом и с меньшим акцентом, чем прежде, он сказал:

— Не скажете ли вы мне, Демосфен еще не вышел?

Даже самому себе Демосфен не признался, что чувствует себя оскорбленным. Прочно въевшаяся осторожность заставила сказать:

— Все мы, послы, здесь одинаковы. Можешь сказать мне, чего ты хочешь от Демосфена.

— Ничего, — ответил мальчик, оставшийся, казалось, равнодушным к этому полудопросу. — Я только хотел посмотреть на него.

Скрытничать дальше не было смысла.

— Я Демосфен. Что тебе нужно?

Мальчик улыбнулся одной из тех улыбок, которыми вежливые дети встречают неуместные шутки взрослых.

— Я знаю, какой он из себя. Кто вы по-настоящему?

О, какие глубины разверзались под ногами! Бесценная тайна могла заключаться в этой выходке. Подобные тайны нужно узнавать во что бы то ни стало.

Демосфен инстинктивно оглянулся. Дом был полон глаз. Как удержать мальчишку, если он сбежит или начнет кричать, потревожив это осиное гнездо? Часто в Афинах, во время дозволенных законом допросов рабов, он стоял рядом с дыбой. Пытки были разумной необходимостью: если бы рабы не боялись закона больше, чем своих хозяев, их свидетельство ничего бы не значило. Иногда допрашиваемые были не старше этого мальчика — невозможно проявлять мягкосердечие при дознании. Но здесь, посреди варваров, он не владел ни одним законным средством. Он должен был сделать многое, обойдясь малым.

В это мгновение из окна его комнаты донесся глубокий мелодичный голос, пробующий гамму. Эсхин стоял на свету, расправив широкую грудь. Мощный обнаженный торс был хорошо виден. Мальчик, обернувшийся на звук голоса, воскликнул:

— Вот он!

Первым чувством Демосфена была слепая ярость. Накопившаяся за годы зависть, раздраженная и подстегнутая насмешкой, едва не спалила его. Но нужно быть спокойным, нужно размышлять, двигаться шаг за шагом. Предатель здесь, под боком, и этот предатель — Эсхин! Невозможно и желать лучшего. Ход за ним; он должен получить доказательства, перед всеми уличить своего врага.

— Это Эсхин, — сказал он, — сын Атромета, до недавнего времени актер. Это актерская разминка — то, что он сейчас делает. Любой в доме для гостей скажет тебе, кто он такой. Спроси, если желаешь.

Мальчик медленно переводил глаза с одного афинянина на другого. Так же медленно его чистую кожу заливала багровая краска, волной поднимающаяся от груди до самого лба. Он не произнес ни слова.