Божественное пламя

Как подступиться? Одно бесспорно — и эта мысль прочно сидела в его мозгу, даже когда он обдумывал следующую фразу, — никогда прежде не видел он столь красивого мальчика. Кровь под тонкой кожей просвечивала, как вино в поднятом на свет алебастровом сосуде. Желание становилось непреодолимым, пугая расчеты. После, после, — будущее зависит от его способности сохранить голову ясной сейчас. Когда он выяснит, кому принадлежит мальчишка, то попробует его купить. Кикн уже давно утратил свою миловидность и теперь был всего лишь полезен. Нужно быть осторожным, прибегнуть к надежному посреднику… Глупость. Что действительно нужно, так это успеть прижать маленького негодяя, пока он не опомнился.

— Теперь, — бросил Демосфен резко, — говори правду. Не лги. Чего ты хочешь от Эсхина? Ну? Я уже знаю достаточно.

Он медлил слишком долго; мальчик успел собраться с духом и принял дерзкий вид.

— Полагаю, нет, — сказал он.

— Твое послание для Эсхина. Ну же, не надо лгать. Что в нем?

— Зачем мне лгать? Я тебя не боюсь.

— Посмотрим. Чего ты от него хочешь?

— Ничего. Как и от тебя, впрочем.

— Наглый мальчишка. Полагаю, твой хозяин тебя избаловал. Полагаю также, что это еще не поздно исправить.

Мальчик уловил намерения Демосфена, даже если не понял его греческого.

— Прощай, — сказал он вежливо.

Нельзя его отпускать!

— Стой! Не смей уходить, пока я не закончил. Кому ты служишь?

Холодно, с едва заметной улыбкой, мальчик взглянул на него снизу вверх.

— Александру.

Демосфен нахмурился. Александр, по-видимому, было именем каждого третьего знатного македонца. Мальчик задумчиво помолчал, потом добавил:

— И богам.

— Ты крадешь мое время, — сказал Демосфен. Он задыхался, теряя контроль над своими чувствами. — Подойди.

Он схватил мальчика за запястье, когда тот уже поворачивался, чтобы идти. Мальчик отпрянул, но не стал вырываться. Он просто смотрел. Его глубоко посаженные глаза расширились. Потом зрачки сузились, и их словно затянуло пленкой. Медленно, утонченно учтиво и очень спокойно он сказал по-гречески:

— Отпусти меня. Или ты умрешь, обещаю.

Демосфен разжал пальцы. Внушающий ужас порочный мальчишка, — очевидно, любимец какого-то вельможи. Его угрозы, без сомнения, пусты… но ведь здесь Македония. Мальчик все еще стоял на месте, пристально вглядываясь в лицо Демосфена. У того внезапной судорогой свело живот. Он подумал о засадах, яде, кинжалах во мраке спальни… Его желудок сжался, по коже прошел озноб.

Мальчик стоял неподвижно, его глаза блестели из-под спутанной шапки волос. Потом он отвернулся, перемахнул одним прыжком невысокую стену и исчез.

От окна донесся гулкий голос Эсхина, взявший сначала низкие ноты, потом эффектно подскочивший до тонкого фальцета. Подозрение, одно лишь подозрение! Не на чем выстроить обвинение; то, что очевидно для него самого, не сделать столь же очевидным для остальных. От саднящего горла простуда поднялась в нос, Демосфен отчаянно чихнул. Он должен получить свой отвар, пусть даже приготовленный невежественным дикарем-недоумком. Очень часто в своих речах говорил он о Македонии как о стране, не могущей дать цивилизованному миру даже приличного раба.

Олимпиада сидела в золоченом кресле с резными пальметтами и розами. Солнце широким потоком вливалось в окно, прогревая высокую залу, пятная пол пляшущими тенями готовых зазеленеть ветвей. Под рукой у нее стоял небольшой столик кипарисового дерева, на скамеечке у ног сидел сын. Его зубы были стиснуты, но сдавленные вскрики то и дело прорывались сквозь них. Мать расчесывала ему волосы.

— Последний колтун, дорогой.

— Нельзя ли его отрезать?

— И обезобразить тебя? Хочешь походить на раба? Если бы я не следила за тобой, ты бы давно завшивел. Все. Вот тебе поцелуй за терпение, можешь есть свои финики. Не трогай мое платье, пока пальцы липкие. Дорида, щипцы.

— Они все еще очень горячие, госпожа. Прямо шипят.

— Мама, пора перестать завивать мне волосы. Никому из мальчиков не делают завивки.

— Ну и что? Следуют за тобой, а не ты за кем-то. Или ты не хочешь быть красивым ради меня?

— Вот, госпожа. Теперь, я думаю, они не подпалят волос.

— Да уж надеюсь! Не дергайся. Я делаю это лучше цирюльников. Никто не догадается, что волосы не вьются от природы.

— Но меня видят каждый день! Все, кроме…

— Тише, обожжешься. Что ты сказал?

— Ничего. Я думал о послах. В конце концов, я, наверное, надену украшения. Ты была права, зачем нам одеваться по афинской мерке?

— Ну конечно. Мы сейчас же что-нибудь подыщем, и подходящее платье тоже.

— Кроме того, отец наденет свои драгоценности.

— Ну да. Хотя тебе они больше к лицу.

— Я только что встретил Аристодема. Он сказал, что я сильно вырос и он едва узнал меня.

— Чудесный человек. Мы можем обо всем расспросить его здесь.

— Он должен был идти, но представил мне другого посла, который когда-то выступал как актер. Он мне понравился; его имя Эсхин. Он рассмешил меня.

— Можно позвать и его. Он хорошего рода?

— Для актеров это не важно. Он рассказывал мне о театре, как они дают спектакли в разных городах, как сводят счеты с ленивцами и завистниками.