Божественное пламя

Мальчик придвинулся ближе, не желая что-либо упустить. Кимолианин с соломенными волосами, пропитанными кровью, по-прежнему лежащий там, где его сбили с ног, пытался приподняться на локте. Один из скопов схватил его за волосы — так, что тот вскрикнул от боли, — и запрокинул ему голову, чтобы перерезать горло. Остальные едва ли удостоили взглядом привычную сцену.

— Нет! — сказал мальчик. На него озадаченно оглянулись. Подбежав к раненому и опустившись рядом с ним на колени, он резко оттолкнул руку с кинжалом. — Он был храбр. Он сделал это ради остальных. Он был как Аякс у кораблей.

Скопы оживленно заспорили. Что он имел в виду? Какого-то священного героя или знамение, запрещающее убивать этого человека? Нет, сказал кто-то, это просто детский каприз, но война есть война. Со смехом оттолкнув товарища, говоривший с ножом в руке нагнулся к распростертому на земле кимолианину.

— Если ты убьешь его, — сказал мальчик, — я заставлю тебя пожалеть об этом. Клянусь головой моего отца.

Скоп изумленно обернулся. Секунду назад паренек сиял ярче солнца, и вот…

— Лучше бы тебе послушаться, — пробормотал Гир.

Александр выпрямился.

— Вы должны его отпустить. Он принадлежит мне, это мой трофей. Отдайте ему его лошадь, взамен возьмете ту, хозяина которой я убил. — Скопы слушали его с разинутыми ртами, но, оглядывая их, он понял, что эти люди рассчитывают прикончить врага позднее, когда Александр о нем забудет. — Подсадите его сейчас же и выведите лошадь на дорогу. Гир, помоги им.

Скопов спас смех. Они взгромоздили раненого на лошадь, потешаясь над ним, пока резкий юный голос не произнес у них за спиной:

— Довольно.

Лошадь хлестнули по крупу, и она сорвалась в галоп, унося полуживого всадника, вцепившегося ей в гриву. Мальчик отвернулся, складка на его лбу разгладилась.

— Теперь, — сказал он, — мне нужно отыскать своего.

Среди лежавших на поле боя уже не было живых. Раненых скопов унесли по домам женщины, и женщины же преимущественно и добили раненых кимолиан. Сейчас они отыскивали своих мертвых, бросались на их тела, колотя себя в грудь, царапая лица, выдирая пряди распущенных волос. В воздухе повис их плач, бывший сродни заунывным звукам здешних гор: волчьему вою, пронзительным крикам птиц или ягнящихся коз. По небу неторопливо плыли белые облака, простирая над горами черные крылья теней и окрашивая черным дальние, поросшие лесом вершины.

Так вот оно, поле битвы, думал мальчик. Мертвые враги — изуродованные, распростертые в пыли, брошенные на произвол судьбы. Женщины, похожие на стаю ворон, подбирают павших победителей. И высоко в небе, появляясь один за другим, уже неподвижно зависли стервятники.

Рыжий кимолианин лежал на спине, подогнув одну ногу, его молодая бородка была задрана вверх. Доспехи, прослужившие до него двум поколениям, уже были сняты мародерами. Крови вытекло немного. В ту минуту, когда он падал, дротик глубоко вошел в тело, и мальчик подумал, что будет непросто вытащить оружие или же вообще придется бросить его. Он все же дернул, и острие на удивление легко подалось.

Александр взглянул на бледное, уже отливающее синевой лицо, разинутый рот, и снова в голове пронеслось: это сражение, солдат должен привыкать. Он убил человека. Ему надо всем показать трофей. На мертвом не было ножа, не было даже пояса, доспехи исчезли. Женщины не зря шныряли по полю. Мальчик сердился, но он знал, что жалобы не приведут к добру и могут выставить его в смешном виде. Ему нужен трофей. Ничего не оставалось, кроме — разве что кроме…

— Ага, маленький воин!

Над ним стоял молодой скоп с черными спутанными волосами, щербатый рот был раздвинут в дружелюбной ухмылке. В руке он держал тесак, сплошь покрытый засохшей кровью.

— Позволь мне отрубить для тебя голову. Я знаю, как это делается.

Мальчик застыл в безмолвии, переводя взгляд с живого, ухмыляющегося лица на мертвое, застывшее. Тесак. Казавшийся легким в лапище скопа, он был слишком тяжел для него.

— В этой глуши, Александр, — быстро сказал Гир, — еще сохранился такой обычай.

— Я возьму тесак, — сказал мальчик. — Ничего другого все равно нет.

Юноша с готовностью подался вперед. Гир сколько угодно мог строить из себя городскую штучку, но для сына царя старые обычаи были достаточно хороши: вот что значит благородное рождение. Александр потрогал край лезвия большим пальцем и поймал себя на том, что с радостью готов переложить этот труд на кого-нибудь другого.

— Нет. Я должен отрубить голову сам.

И пока скопы смеялись и восхищенно сквернословили, теплый, липкий, пахнущий мясными рядами тесак оказался в его руке. Он опустился на колени подле трупа, принуждая себя держать глаза открытыми, и, содрогаясь, облепленный кровавыми ошметками, бил по шейным позвонкам, пока голова не покатилась в сторону. Тогда он выпрямился и ухватил ее за волосы — чтобы и в тайниках души не осталось страха, в котором он мог бы упрекнуть себя.

— Сходи за моей сумкой, Гир.