Божья искра

Тогда научное сообщество дружно посмеялось над философскими потугами молодого кибернетика, однако Лесин знал, что еще семь лет назад маэстро робототехники твердо придерживался тех же самых взглядов.

— Да, Вань, — устав держать свои колени, профессор завалился на бок, подперев голову левой рукой, — долгое время мне хотелось верить в это… и я верил, — профессор поднял левую бровь, как будто говоря «а почему бы и нет?» — Но позволь спросить тебя…

— Конечно, — профессор говорил так медленно, что Лесину приходилось отвечать тогда, когда вопрос, собственно, еще и не был задан.

— Позволь, однако спросить тебя… что, по твоему мнению, значит принимать необусловленные решения? Как ты себе это представляешь?

— Ну… — Иван Алексеевич задумался. Как ему казалось, в вопросе маэстро не хватало конкретики, точности, — думаю… способность отбросить все внешние факторы и причины и решить самостоятельно, независимо… Пойдет?

С улыбкой профессор отрицательно помотал головой.

— Задумайся, Ванюш, разве могут быть эти твои самостоятельные решения не обусловленными? Твоими принципами, предпочтениями, опытом… Всем тем, что наполняет твое «Я» до момента принятия решения. У? Думаешь, все-таки могут?

— Хитро вы, Петр Леонидович загнули!

— Оцени, Вань, парадокс… Мы под любыми предлогами отрицаем детерминизм, придумываем для этого странные теории… вроде моей «божьей искорки»… А на самом деле мы так плотно увязли в нем, в этом детерминизме… что даже не можем помыслить принятие необусловленных решений. Какие мы забавные создания, верно?

Закончив свой маленький монолог, профессор улыбнулся, но улыбнулся не победоносно, как бывает при словах «что и требовалось доказать», а печально, почти обреченно. Засунув в рот молодую травинку, он начал медленно водить ею из стороны в сторону.

— Профессор, а что если вы слишком торопитесь с выводами? Что, если мы все-таки допустим существование «божьей искры»? Понимаю, вы, наверное, уже обо всем подумали, но почему бы нам не порассуждать?

— Можно и порассуждать… Отчего ж нет?

Калабин замолчал и с каким-то опустошенным взглядом уставился вдаль, очевидно, давая понять своему собеседнику, что рассуждать придется прежде всего ему самому. Это в планы Ивана Алексеевича не входило:

— Петр Леонидович, боюсь, я не готов самостоятельно вести такое рассуждение… — Лесин заискивающе улыбнулся. — Может, объясните мне по-простому, как вы умеете?!

— Может… — профессор снова выдержал продолжительную паузу. — Вот смотри, Вань… Вот твое будущее решение, — он начертил в траве круг, — что на него влияет?

— Да много чего.

— Первое — различные внешние факторы. Все, что ты видишь, слышишь, обоняешь… в общем, все, что сообщает тебе тело в момент решения. Понимаешь?

— Пока вроде понимаю, профессор.

— Супер…. Тогда второе — это то, что есть ты сам за мгновение до принятия решения. Принципы, чувства, прежние мысли. Я вроде уже говорил — все то, что составляет твое «Я». Ну и третье…

— Божья искра?

— Да, ради эксперимента пусть будет она. И вот мы исключаем внешние факторы, исключаем твое «Я», и… остается что-то, позволяющее принять решение в отрыве от тебя самого и всего внешне материального. Так?

— Вроде…

— Великолепно… Давай теперь подумаем, как это может получиться… У меня только два варианта. Либо это воля Божья, что, как ты и сам понимаешь, не делает тебя субъектом решения. Либо хаос, воля случайности, как антоним детерминированности. И заметь, Вань, опять ты ни при чем. Получилось, что божья искра, если она и есть, это не часть тебя, а еще один внешний фактор. А ты как был предельно детерминированным, так и остался. Блямсь! — он шлепнул внешней стороной правой ладони по своей левой.

Этот «блямсь» ранее был любимым словечком Калабина, которое он вставлял каждый раз, когда заканчивал какое-то объяснение или доказательство. Откуда оно пошло, никто уже не помнил — ни его бывшие коллеги, ни он сам, однако оно так прочно пристало к нему, что его иногда даже называли «Профессор Блямсь».

— Ну что, теперь понятней объяснил?

— Как-то мне, Петр Леонидович, такой вывод не нравится… — совершенно искренне, не пытаясь достичь иных целей, заявил Иван Алексеевич.

— И верно, Ваня… скверный вывод… Чтобы вырваться из детерминизма сознания, нам надо освободиться от времени… А этого, — профессор с усмешкой вздохнул, — мы, люди, никогда не сможем…

Замолчали. Лесин прокручивал в голове доводы профессора, старался найти в них какую-то брешь, какой-нибудь контраргумент, как из кармана пиджака послышался вызов. Характерные три коротких гудка, пауза, потом еще три. Такой сигнал был привязан у Ивана Алексеевича к очень важным персонам, отвечать на вызов которых надо было незамедлительно.