Божий храм, а над ним небосвод

Чернее ночи от загара,
В песчано-галечной броне,
На берегах Мадагаскара
Бреду по пляжу, как во сне.

Здесь нет ни библий, ни корана,

У дам – открытое лицо.
Макну в чернила океана
Я голубиное перо.

Письмо с восьмого континента

Отправлю быстрою стрелой.
Тогда ты с ящиком «Дербента»
Внезапно встанешь предо мной.

Пески и небо пышут зноем,

Фонтан – лазурная вода.
Слепят своею желтизною
Лимонов спелые глаза.

На смерть Ю.П

Как пирамид египетских вершины
Торчат локтей шершавые углы.
Здесь псевдоангелы в перчатках из резины
Укладывают мёртвых на столы.

Оконца утонули в жёлтой краске,

Застыла вечность в формалиновых парах.
Водою мёртвой, как в известной русской сказке,
Тебя прозектор обмывает впопыхах.

Уложит он в дубовую коробку

Тебя, чтобы от жизни оградить.
Мы будем пить токсическую водку,
Тебя помянем. Нужно дальше жить.

В транзитном крематория угаре

Держу я ландыши вспотевшею рукой.
Биенье сердца, как весла удары,
В озёра слёз, не выплаканных мной.

«Потемнело небо синее…»

Белле Ахмадулиной

Потемнело небо синее,
Вот опять гощу в России я.
Пиво жадно пьют бездомные,
Продаются туфли модные.

Речь славянская на улице,

Осенний дождик будто наплевал
В Большой и Малый переулок Харитоньевский,
Где Пушкин с Вяземским в былые дни гулял.

День не погож. Хрустя рубашкой накрахмаленной,

Не торопясь, бреду по Крымскому мосту.
В стене кремлёвской, революцией закаленной,
Ножи неона режут бахрому.

У Моссовета голуби, как туча,

Мечтают улететь на Истамбул.
Вспорхнули вдруг. Узду рукой могучей
Князь Долгорукий крепко натянул.

Без разницы – что посуху, по лужам,

Вдыхая сигарет моих дымок,
Я чую приближенье вечной стужи,
И в горле собирается комок.

Прошло ли всё? Забыто? Стёрто в памяти?

Комфортна ли кладбищенская тишь?
Завяли уже флоксы у Москва-реки.
Поэтов из могил не воскресишь.

Мертвецы и поэты

Мертвецы и поэты тревожат сознанье,
Наши души усталые, наши тела.
Удержаться пытаемся где-то в изгнаньи,
На забытых квартирах, сгоревших дотла.

Как побитые молью истлевшие шали,

Мы висим по шкафам, провоняв табаком.
Вспоминаем, как наши адепты стонали
Возле нашей ноги над крутым каблуком.

Нас почти уже нет, мы парим в поднебесье,

Как подхваченный ветром опавший листок.
Наши тени бредут в отшумевшем полесье,
Серпантин в волосах превратился в песок

И назойлива дума: я в белом шифоне,

С чёрной лентой атласной на юной груди
Молчаливо тотальна. В том мёртвом сезоне,
Ты с багряной зарёю меня не буди.

Панк-хроники советских времён

Никогда никому ничего не говори

Джером Давид Сэлинджер «Над пропастью во ржи»

Начало