Божий мир

И сама Галина перешла из столовой в управление ведущим специалистом. Казалось, что она совсем не старела, а, напротив, молодела, набиралась каких-то неведомых для остальных молодильных сил. Не раздобрела, не огрузнела бёдрами, лишь лицом округлилась слегка. Вся была стройная, изящная, подвижная, а глаза как будто бы горели. Редко кто видел Галину унылой, раздражённой – словно навёрстывала она упущенное в ранней молодости и словно бы намекала людям: «Ну что вы ей-богу так унылы и скучны? Ни одной минуте не повториться! Вы меня понимаете?»

Шура приезжала в гости – тискала, теребила сестру:

– Не баба ты – куколка! Да оно и понятно: за офицером, не изработалась, поди. Цацечка, одно словцо!

Галина не обижалась на сестру:

– Кому-кому, но только не тебе, Шурка, жалобиться на судьбу: муж работящий да здоровяк, детки у тебя чудесные – вот оно наше женское счастье.

И они обе начинали друг перед дружкой нахваливать своих мужей, и как бы открывали обе, что мужья их столь хороши, что не надо и лучше.

Но стряслось чудовищное – Галина застала Данилу с другой, прямо у себя дома, когда ребятишки были в саду, а она сама вернулась пораньше с работы. Застала среди своих занавесок и наволочек, среди так лелеемой ею домашней обстановки. Увидела – и это сразило её и как будто облило липкой, неприятно пахнущей грязью, которая мгновенно въелась во все поры её существа. Галина стала задыхаться, – казалось, грязь набилась внутрь и перекрыла доступ воздуху.

Та, другая, помоложе, похватала свою одежонку и улизнула в дверь. Данила онемел, его перекосило так, будто кто-то мощно ударил его по лицу.

– Уходи, – скрипнул голос Галины. – Больше мы вместе жить не будем. Ни минуты.

– Галочка!.. – стал оправдываться Данила. Опустился на колени.

– Встань. И уйди. Умоляю.

Как ни заклинал Данила, как ни ползал на коленях за Галиной из комнаты в комнату, она оставалась неколебима. Ушёл. Поселился у товарищей в офицерском общежитии. Приходил в семью, упрашивал Галину, но она не простила; требовала развода, но он не соглашался, тянул. Потом попросился в другой гарнизон – перевели. Года через полтора Галина узнала, что сошёлся он с другой женщиной.

* * *

Никому из мужчин Галина не отвечала взаимностью, безмолвно, трудолюбиво жила одна с детьми, вся в хлопотах по дому и на работе. Дети пошли в школу, взрослели, радуя мать прилежной учёбой и послушанием. Иван плохо помнил отца, не интересовался им, а Елена, случалось, спросит у матери иной раз, где он и что с ним. Галина не обманывала детей: мол, в длительной командировке отец или героически погиб, но и правды не выдавала, уводила разговор на другое.

– А про Данилову измену точно, Ваньча, знаю: ни словечком, ни полусловечком не обмолвилась перед вами. Так ведь? – спросила разгоревшаяся тётя Шура у Ивана. Он рассеянно улыбнулся и слегка качнул головой. – Галинка не могла даже представить себе, что какой-то другой мужик войдёт в её дом и будет жить, будто отец какой, рядом с её и Данилы ребятишками. Вот она какая была! Но с Марком Сергеичем всё-таки сошлась. Помнишь Марка Сергеича-то? Не любил ты его – знаю, знаю! А что же, родимый, оставалось делать уже немолоденькой бабоньке? Поскрёбывала в её дверь старость. Ох, как боязно, Ваньча, остаться одной-одинёшенькой!

– Я вас понимаю, тётя Шура, понимаю. – И чуть было не сказал: «Эх, знали бы вы, как я-то одинок и злосчастен!»

Сойтись предложил солидный вдовец Марк Сергеевич. Лет на пятнадцать он был старше Галины, но дородный и хватко-практичный был человек. Не пил, не курил, грубого слова от него не услышать было. Жена его умерла лет восемь назад, дети выросли и безбедно жили отдельно, благодаря отцу. Сам он работал начальником крупного стройуправления, имел трёхкомнатную, прилично обставленную квартиру, дачный участок с двухэтажным кирпичным особняком, автомобиль с просторным гаражом. Но понравилось Галине только то в Марке Сергеевиче, что он был так же росл и виден собой, как её Данила. Любить сожителя она не могла, потому что не могла, как поделилась с Шурой, подменить своей души на другую. И никаких его вещей, дач, машин и денег ей не надо было, и она ничего себе не взяла, ни на что ни разу не заявила прав. Однако она была благодарна Марку Сергеевичу, что он не просил и не требовал от неё любви. Она поняла, что ему прежде всего нужна была рядом красивая молодая женщина, которая скрашивала бы его уже свернувшую к уклону жизнь, тешила бы его мужское тщеславие.

– Любовь, Галочка, – грустно усмехался он, – дело наживное.

Ни Иван, ни Елена не приняли Марка Сергеевича, угрюмились, когда он обращался к ним, тем более когда подносил подарки и угощения. И мать не просила их смягчиться, притвориться хотя бы.

– Любой поступок должен быть честным, – говорила она своим детям, – потому что за всё воздастся, потому что всё воротится к тебе же.