Божий мир

– Трухнул, Илюха, что директриса засечёт? – вкривь усмехнулся костисто-длинный, нескладный весь, но браво усатый одноклассник Липатов, протягивая для пожатия рукастую, с наколкой – крохотной изящной фигушкой – пятерню.

– Ещё чего, Лёха! – с притворной беспечностью запрыгнул Илья на подоконник, на котором сидел, развязно закинув ноги кверху, Липатов.

– На, закури.

– Не хочется, – угрюмился Илья.

– Ещё не начал? – хитро поглядывал на него Липатов. Прикурил, блаженно затянулся дымом. – А я уже четвёртый год зобаю.

– Да курю, курю я. – «Какое гадкое утро, – подумал Илья, сдавленно, как будто с отрыжкой, вздохнув. – Прогулял уроки, прячусь в сортире, лгу да ещё подхалимничаю перед этим пижоном…»

– Ты почему на уроки не пошёл? – Липатов щегольски, тоненькой струйкой, выдохнул дым на Илью.

– Ну их! – всё говорил неправду и всё сердился на себя Илья.

– А я вчера дербалызнул водочки – башка трещи-и-ит, Илюха. Какая тут учёба! – И Липатов увлечённо стал рассказывать, как он «хлестал водяру» не закусывая, как потом храбро «контачил с бабами». Илья с преувеличенной заинтересованностью слушал, прикусывая нижнюю губу.

Вдруг их мирную беседу перебили – с грохотом распахнулась дверь, и парни увидели всполох грозы – саму Валентину Ивановну, директора. Это была женщина в годах, но всегда бодрая, с грозным стремительным взором властного, умного человека, не женщины, не мужчины, а именно просто какого-то человека в общем, больше, правда, похожего на женщину. Полноватая, рыхлая, как снеговик, слепленный из молодого сырого снега, но при этом такая быстроходкая, что за ней бывало трудно угнаться.

Валентина Ивановна буквально ворвалась в мужской туалет, звонко стуча каблуками по черепичному полу, и Панаеву показалось, что куски плитки вот-вот начнут разлетаться из-под её ног.

Он нешуточно испугался, мгновенно взопрев, однако увидел, что Липатов, бывалый, закалившийся в таких историях, дерзко усмехается, и тоже улыбнулся, но наискось, конвульсивно; его щёки и подбородок, казалось, дёргал тик.

Валентина Ивановна рявкнула:

– Бездельники!

Она была так возмущена, так поражена, что не могла с ходу подыскать какие-либо ещё слова, чтобы выразить свой великий праведный гнев.

– Несчастные бездельники!

Валентина Ивановна стояла перед парнями, которые были выше её, но, однако, чудилось, что она выше, и даже мощнее и сильнее, чем они.

– Омерзительные бездельники! Прогуливаете уроки? Да где такое видано! Ладно, Липатов от бога захребетник, а ты, Панаев, отличник, старательный мальчик, как ты затесался в эту компашку?

– Я… э-э-э… понимаете… – сжимал и ломал у груди тонкие бледные пальцы Илья, но его не слушали:

– Как ты, Панаев, дерзнул на этакую мерзость: курить, прогуливать уроки?..

– Я… понимаете ли…

– Хватит лепетать! У меня нет времени выслушивать ваше жалкое враньё! Немедля на урок, тунеядцы! Ещё раз – и вышибу из школы! – И она с прежним – но более тупым, потому что полы были деревянными, – грохотанием каблуков пошла по коридору к своему кабинету.

Илья трусцой бежал, ускоряясь, к кабинету математики. Внутри у него что-то гаденько, жидко тряслось и колыхалось, будто оторвалось.

Нина Семёновна, учитель математики, неохотно впустила прогульщиков, долго продержала у дверей, потом, подвигав бровями, с неудовольствием махнула для них головой на столы. Липатов, проходя за спиной этой приземистой, пухленькой учительницы, поставил ей рожки – просы́пался мелкий, придавляемый ладонями смешок учениц.

– Липатов, опять резвишься, глупенькое ты наше дитятко? – наигранно-грозно спросила Нина Семёновна.

– Я? Ну, что вы!

– Смотри мне! – помахала она указкой возле самого лица шутника; но ученики знали, что Нина Семёновна добросердечный, весёлый человек, а строга исключительно потому, что по-другому, кажется, и не может быть в школе. – Ну-с, даю вам десять минут на решение задачи. Кто не справится к концу урока – сразу поставлю двойку. Вперёд!

– И с песней? – спросил Липатов.

– Ты у меня, Лёшенька, скоро запоёшь, – бойко ответила учительница, с насмешливой приятностью улыбаясь. – На выпускном экзамене и запоёшь, и зарыдаешь, голубчик.

Илья принялся решать задачу, но она ему не давалась.

– Косинус чему равен? – услышал он над собой диктующий голос тихо, чуть не крадучись ходившей по кабинету и заглядывавшей в тетради Нины Семёновны. «И отчего они все такие недобрые, не хотят быть самими собой!» – рассердился, но промолчал Илья. – Посмотри, Панаев, в таблицу: ерундистику ведь насочинял.

– Да-да, я понял. Исправлю, – сипло отозвался Илья.

Он почувствовал себя мерзко, озлобленно, что боится, по-детски, униженно страшится надвигающейся двойки. Вперился в таблицу, однако совершенно, непролазно ничего не понимал: что за цифры, что за косинусы?! Разве главное в жизни цифры и косинусы, его страхи и Нина Семёновна с Валентиной Николаевной! И он погружённо, отягчаясь душой, задумался, но как-то так расплывчато и бесформенно, вроде бы даже совсем ни о чём.