Божий мир

Сначала пробирались по каким-то полуразложившимся, трухлявеющим, но плотно уложенным внакат массивным, отёсанными по верхам брёвнам листвяка. Они образовывали довольно широкую и ровную дорогу, напрямик – и по укосам гор, и по низинам с падям – пробившую тайгу, но непролазно забитую кустарниками, травой и валежником; кое-где по ней вымахали огромные деревья. Капитан Пономарёв удивился и поинтересовался, что́ это, зачем? Виктор, мягко и уютно покачиваясь в седле и посасывая курительную трубочку, начал рассказывать: в тридцатых годах жители двух ближайших друг к другу сёл, Говоруши и Покосного, пробили просеку и проложили эту «дурь-дорогу»; протяжённость её километров в двести.

– В двести?! И всё лиственничные брёвна?!

– В двести, в двести. И всё кругляк листвячка нашего родимого, да одно к одному лежат брёвна-то. Вон какая гладенькая дурь-дорога. Она, знаете, ведь по линейке проложена: так один большой, но глупый начальник прочертил на своей карте.

– Почему же теперь дорога заброшена? Ведь в неё вгрохали столько труда. Кошмарного, понятно, труда, адского! Надо подремонтировать её, а потом эксплуатировать на всю катушку, выгоду из неё выжимать. Дурость превратить в ум. Правильно я говорю?

Виктор туго собранной на лбу кожей то ли усмехнулся, то ли наморщился; отчего-то, не сжёгши до конца табак, загасил трубку и спрятал её в карман. Наконец вздохнул и заговорил с вырывающимся наружу дребезжанием, рождавшимся где-то в самой глубине груди:

– Э-хе-хе, старики мне сказывали: уймищу ухайдакали тут народу, и нашего местного, и заключённых из тайшетских лагерей. Без техники, а пилами и топорами пёрли ведь дорогу через тайгу, по горам. Через дебри, завалы, топи. И летом, и зимой. Гнус, стужи, голодуха, болезни – страсть что было. Людей сгоняли на стройку под дулами винтовок, травили собаками, прикладами шибали. Наши, деревенские, талдычили этим супостатам: «Нам не нужна дорога, нам хватает троп. До Покосного мы доберёмся и так, если надо будет». А тот большой, но глупый начальник вспылил, сказывают, и злобно прочертил на бумаге: «Вот так, мол, будете прокладывать! Гора – так по горе, болото – так по болоту. Повелеваю: провести дорогу!» А его трусливые приспешники увещевали наших: «Покосное ближе к железке, к паровозам – вот и хлынет к вам культура и всякие там разные блага. Довольно вам шляться тропами, как разбойникам или зверям!» Двоих тогда расстреляли за непокорство, нескольких упекли в лагеря; правда, они тут же вкалывали, но уже под охраной. Другие вроде как смирились. Ясное дело: струхнули мало-мало мужички. Хотя были такие, что утекли в таёжье, да где-то и сгибли там. Дурь-дорогу, наконец-то, проложили… для начальства: пускай, мол, ездит-катается, если желает. А сами ни разочка единого пользоваться не пользовались ею. Нам, охотникам и пастухам, к чему она? И мы, нынешние, не признаём её, никчемную, постылую. – Виктор заглотнул в грудь воздуха и вдруг выкрикнул: – Тьфу тебе, дурь-дорога! – Помолчав и посопев, пропел по своему обыкновению: – Э-хе-хе-е-е-е.

– Н-да-а, – отчего-то само собой рябило и вело щёку капитана Пономарёва, когда он всматривался в величественную рухлядь и гнильё дурь-дороги. – Что-то подобное было, кажется, с одним из наших царей. Тоже черкнул по карте карандашом, а палец его выступил за линейку и получилась загогулина. С загогулиной и построили.

– Э-хе-хе, человеки, человеки: втемяшится же кому в башку!.. Торят ненужные дороги, ломают жизни человечьи, взбаламучивают всем мозги, губят леса и живность, а – на что? Сперва подзадумалось бы всякое там начальство хоть малость самую малую, чего нужно, а чего не нужно простому-то человеку, трудяге, каких таких дорог он ищет в своей жизни.

– Чудно́, что вам подавай тропы, а не дороги! Неужели и вправду Говоруше не нужен выход к железке, к большим сёлам и городам? – вроде как оскорбился за «человеков» и за «начальство» капитан Пономарёв, уже не всматриваясь в дали дурь-дороги, а зачем-то поглаживая бархатистые тёплые рога оленя.

Сказать сказал, и даже – по привычке, видимо, – гневливости подлил в голос, однако осознал, что сердце его уже понимало нечто другое.

Виктор не отозвался; снова прикурил и посасывал, очевидно ублажаясь, трубочку. Лицо – сухое, каменное, «как у Будды». Капитан Пономарёв искоса и осторожно взглянул на Людмилу.

– Каждому – своё, – неясно и глухо отозвалась она и подхлестнула своего оленя, словно опасалась, что нужно будет ещё объяснять.

«Каких же таких дорог и троп ищу в своей жизни я? – не обиделся на неё, но поник сердцем капитан Пономарёв. – Неужели запутался? Неужели мне нужно другой жизни и судьбы?..»