Божинский Франкенштейн

Семейная трагедия в доме Шломо и Рут катализировала сотворение Гоэля. Как уже известно читателю, приступая к исполнению взятой на себя миссии, Шломо принял решение опираться на собственные силы, не прибегая к помощи Сатана. На протяжении нескольких лет он взращивал в своей душе спасителя посредством сеансов интенсивного внушения, или, возможно, самовнушения. Усилиями разума и воли хасид вселял в сознание зародившегося нематериального существа цели и задачи последнего. Дело продвигалось вполне успешно, годы напряженного труда приносили плоды. Весьма вероятно, что, внедряя в бестелесного Гоэля идеи, Шломо использовал ранее изученный им опыт камней, умеющих передавать мысли.

Коли уж зашла речь о камнях, то, надо заметить, что краеугольным камнем первого этапа предприятия, то есть этапа творения, являлось отделение Гоэля от души Шломо. Если бы сей факт не случился, и новорожденный, покидая утробу своего создателя, унес бы с собой его душу, то рухнула бы вся затея, и бедная Рут осталась бы вдовой.

Но не зря Шломо крепко верил в безошибочность своих расчетов, и не напрасно он ежедневно и еженощно молил Господа о благорасположении. Хоть и смертельно опасный, но, тем не менее, научный риск оправдал ожидания новатора. То был справедливо заслуженный итог, ибо дар начинателя есть высшая способность человека. Зрелый, готовый к деятельности Гоэль выпорхнул на свободу. Душа Шломо, слава Богу, осталась при нем.

Естественным поползновением Шломо было намерение воспользоваться приоритетом создателя и вместе с Рут стать первыми спасенными от бедствия необратимости. Но для этого Шломо должен был, прежде всего, посвятить жену в свой замысел и его результат, то бишь рассказать о создании Гоэля.

Нелегкий разговор предстоял Шломо. Горький плач об утрате стал для Рут привычным способом существования. В часы труда и во время досуга мысли о несчастье не оставляли ее, она беспощадно корила себя, находила все новые подтверждения своей вины и плакала, плакала, плакала. По существу, Шломо чувствовал так же, как и Рут, и то же, что она, только слезы не стояли в глазах его.

Поначалу жена слушала рассказ мужа рассеянно, полагая, будто тот всего-навсего привычно пытается отвлечь ее и себя от тяжких дум. Но вскоре она поняла, что Шломо говорит дело, а не фантазирует. Затея показалась Рут опасной: велик риск отдаться на милость некоего сомнительного спасителя. Разве Гоэль доказал свою полезность, а равно и безвредность? Однако у захлебывающегося бедой страх новой потери притуплен, и неодолимо манит соблазн отряхнуться от горя и вернуть сердечный мир.

Рут решительно воспротивилась намерению Шломо настаивать перед Гоэлем на своем приоритете создателя и стать вместе с мужем первыми спасенными, а, по существу, испытуемыми. “Бездольных много, вот, скажем, та же Яэль, – возразила Рут, – пусть-ка твой Гоэль покажет и подтвердит свое искусство сперва на ком-нибудь другом, а там и до нас черед дойдет”. К счастью, Шломо послушался жены. “Женщина, она сердцем видит” – подумал он.

2

Итак, Гоэль покинул душу своего создателя и, выученный им, пустился, если можно так сказать, в свободное плавание. Хотя бесплотная пуповина, соединявшая новорожденного с нутром породителя, более не существовала, тем не менее, Гоэль воспринял мысленное пожелание Шломо начать спасительную деятельность не с его семьи, а с других нуждающихся. Шломо и Рут стали дожидаться желанных вестей.

В соседнем с Божином городе Доброве многие знали Давида, его историю и его беду. Торговцы вразнос, самые надежные доставители правдивых сведений обо всех и обо всем, раньше прочих проведывали новости и первыми делились ими. Пришедши из Доброва в Божин, они раструбили известие о неожиданных отрадных переменах в семье Давида. По обыкновению мрачный и суровый лик домохозяина смягчился, в глазах засветился огонек, улыбка нет-нет да и стала появляться на устах. Он принялся мечтать вслух, как бы поправить дела, вернуть богатство и былой вес среди горожан, и даже собрался стать хасидом, о чем уведомил раби Меира-Ицхака. “Поглядика-ка, милая, какие чудеса с твоим отцом происходят, – говорила Батшева дочери, – ох, не сглазить бы!”

Изумлены были божинские хасиды, столь много наслышанные о Давиде, и только Шломо, да еще и Рут, не удивлялись, ибо догадывались о причине перемен. Радовалось сердце Шломо. “Это мой Гоэль несет избавление Давиду, – думал Шломо. “Ох, не сглазить бы!” – говорила Рут словами Батшевы.

Шломо стал замечать в Ахазье перемены к лучшему. Когда они встречались в синагоге, инвалид после молитвы охотно вступал в разговор с нашим хасидом. Без конца благодарил за чудесный подарок: металлические перья куда как лучше гусиных – и кляксы не садят, и служат долго. Однажды он задорно подмигнул Шломо и пригласил к себе на холостяцкий ужин. Ахазья перестал чураться и других хасидов, не торопился домой как прежде, и, кажется, даже хромал теперь меньше.