Божинский Франкенштейн

Раби Яков спрашивал Шломо, не желает ли Ахазья вступить в хасидское братство? Шломо же, радуясь переменам, но, не открывая цадику их причину, отвечал, мол, не стоит торопить события, пусть-де Ахазья совершенно отряхнется от окаменелого своего бытия. Шломо, как знаток Запада, пояснил учителю, что обращение в хасидское правоверие есть шаг весьма трудный для бывшего просвещенца и хасидоборца.

Рут по-прежнему видалась с Яэль: когда в синагоге, когда в лавке, когда на улице. Болтали о том о сем. В последнее время приятно изменилось настроение у старшей подруги. Яэль охотно сшила одежду себе и своим старикам из подаренной Рут ткани. Супруги навещали дом Яэль, как-то принесли из своего сада ведерко малины. Яэль сварила варенье, а потом впятером пили чай, набирая из блюдечек душистое лакомство.

Мать и отец Яэль не так радовались обновкам и сладостям, как свежему настрою дочки. И Рут, и Шломо торжествовали, догадываясь, откуда ветер дует. Однажды Яэль сообщила подруге по секрету, будто ей стало известно, что нашелся Барак, возлюбленный молодости ее. Он скоро вернется в Божин и женится на ней. “Я его люблю, я все простила!” – вымолвила Яэль, и сладкие рыдания вырвались из болящей души ее. Смутное подозрение шевельнулось в сердце Рут.

“Не пора ли нам призвать Гоэля? – нетерпеливо спросил супругу Шломо, – не пришла ли и наша очередь обрести воздаяние и покончить с необратимостью?” Рут задумалась, опустила долу неизменно красные от слез глаза: “Я не убеждена пока. Еще подождем”.

3

Минуло несколько месяцев. Добровский цадик раби Меир-Ицхак вновь гостил у своего друга раби Якова. Как всегда, на исходе субботы божинские хасиды собрались за столом учителя и слушали, и рассказывали сказки. Первое слово, конечно, было предоставлено гостю. Когда раби Меир-Ицхак окончил одну из своих историй, кто-то из хасидов спросил, как сложилась судьба Давида.

Лицо Меира-Ицхака опечалилось. “Плохо, очень плохо!” – мрачно сказал цадик, – но нельзя держать истину под спудом, дабы не народились лживые слухи!” Он поведал слушателям, что Давид стал разговаривать с давно погибшим Урией. Городской портной рассказал, как Давид явился к нему и попросил выбрать фасон подвенечного платья для дочери, у которой даже жениха-то нет. Кто дела с ним прежде вел, а таких оставалось немного, отступились от него. Давид совершенно обнищал. Его самого, Батшеву и дочь их община взяла на попечение и поместила всех троих в богоугодное заведение для голодающих.

С болью в сердце выслушал Шломо прискорбную историю. “Что происходит? – спросил он себя, – что думать мне теперь? Змея подозрения обвила мою душу и глядит в нее лукавыми глазами!”

Невольно Шломо стал пристальнее следить за Ахазьей. Впечатления от первых отрадных наблюдений таяли, и их место занимала тревога, а затем и страх. Шломо принял приглашение Ахазьи. На сей раз, на столе стоял не штофик, а большой четырехгранный штоф водки. Хозяин заметил гостю, что сей напиток оказывает самое благотворное действие на него, и в ходе беседы многократно доказывал свое благорасположение к содержимому сосуда.

Ахазья заявил, что его отец жив, а корабль, им построенный, цел, прочно стоит на якоре в одной из бухт на Днепре. В самом скором времени они вдвоем с отцом отправятся в плавание в дальние страны, закупят заморские пряности и ткани, с прибылью продадут товар и разбогатеют. Ахазья добавил, что нынче он нуждается в деньгах больше, чем прежде, ибо, по непонятной причине, просвещенцы из Европы перестали приезжать к нему и привозить заказы, которыми он кормился.

Говорят, дом сперва постепенно ветшает, а потом гибнет. Прошло еще немного времени, и опустившегося на дно жизни Ахазью стали видеть просящим подаяние у синагоги или у крыльца божинской корчмы. Городской нищий молил о вспомоществовании на чужеземных языках, и хоть никто не понимал темных слов его, все же гроши или куски хлеба летели в лежавшую на земле шапку. В эти дни не было в Божине человека несчастнее Шломо.

Как-то раз, когда Шломо и Рут сидели за ужином, раздался робкий стук в дверь. Шломо открыл.

На пороге стояли мать и отец Яаэль. До крайности встревоженные их лица выдавали страх. “Не знаете ли, где наша дочь, уж два дня, как пропала из дома, не случилась ли что?”– прозвучали дрожащие голоса. Ни Шломо, ни Рут нечего было ответить бедным старикам. Шломо побледнел, в глазах Рут появились привычные слезы.

“Дочка всё вспоминала Барака, звала его, выходила из дома по ночам, плакала, – дрожащим голосом говорил отец, – зачем-то в остывшей моей кузнице побывала…”

Утром рыбаки вытащили на берег Днепра в сетях своих тело утопленницы. К шее несчастной был привязан железный молот без деревянной рукояти.

“Кажется, я, подобно Франкенштейну, создал чудовище, – услыхала Рут хриплый говор Шломо, – это – катастрофа! Как остановить бедствие?”

Глава 11 Наша доля – Божья воля

1