И вот такая весть. Севела рассказал мне по телефону, что, вернувшись только что из Европы, собирался сразу заехать к Юре в госпиталь – в скверный государственный госпиталь “для бедных” где-то на задворках Нью-Йорка. И не успел.
Юра умер в полночь 26 октября. А на следующий день его хоронили. На похороны пришли Севела и… трое человек, почти посторонних Юре при его жизни. И еще одна девушка, которая, познакомившись с Ойслендером, когда он был уже безнадежно болен, провела с ним его последние дни и часы, бескорыстно и самоотверженно ухаживая за умирающим писателем.
Больше никто не пришел с ним проститься. Никто. Не было тех, кто в общем-то совсем недавно проводил вечера у голубых экранов, когда показывали “Кабачок 13 стульев” или “Голубые огоньки”, подготовленные Юрой Ойслендером. Не было тех, кто, начиная листать “Литературку” с 16-й полосы, многозначительно улыбались, читая его миниатюры – во, мол, дает!.. Из редакций нескольких нью-йоркских русских газет, где печатались его последние юморески, тоже никто не пришел. То ли узнали поздно, то ли редакционная текучка не отпустила…Месяца за два до того Юра начал писать роман. Севела подбадривал его, что-то подсказывал. Сейчас он говорит мне, что роман мог получиться.
Мог бы…
Юрию Ойслендеру было 44 года.
В моем альбоме десятка два фотографий Юры, сделанных в разное время – дома, на нью-йоркских улицах, в Вашингтоне.
Я не обнаружил среди них ни одной, где его лицо было бы серьезным. И тогда я подумал – может быть, так лучше: пусть читатель запомнит его именно таким, каким он всегда был в жизни.