БП. Между прошлым и будущим. Книга первая

Только сейчас – не о нём. А с Севелой мы встретились после дли-и-и-нного перерыва, лет, наверное, через десять, уже в Москве. За эти годы он был издан и переиздан многократно и на многих языках, успел снять фильм на Одесской студии. А теперь он осел всё же в Москве, и женат на вдове Дунского, переболел – недуги случились серьезные, сбросил вес на треть примерно, постройнел – дай бог ему здоровья надолго.

Январь 1983 г.

…и – Глава 11

Возвращение Эфраима Севелы

А это было лет 15 назад, может, даже больше – но уже после того, как Севела провел, думаю, не самые худшие в его жизни дни в Калифорнии… И в том числе – в крохотной квартирке, которую я снимал в те годы, где на линолеумном полу верстались самые первые полосы “Панорамы”. Если вспоминать сегодня, кто там только не останавливался! Но в этот раз мы встретились с ним, где встречаются все, а именно – в Нью-Йорке.

Помню, мы прогуливались по Брайтону, остановились где-то перекусить – кажется, в “Кавказе”, у гостеприимной Риммы. Потом я фотографировал его на фоне русских вывесок продуктовых и еще каких-то магазинов. А он тем временем рассказывал, какой он счастливый человек – что дало мне повод так и назвать вскоре появившуюся публикацию в “Панораме” – “Интервью со счастливым человеком”. И правда – именно таким он себя чувствовал тогда: в творческом багаже его уже насчитывался десяток книг – переведенных на немецкий, французский, английский и даже японский языки.

Удивительно, что при этом жизнь Севела вел кочевую, редко где задерживаясь больше чем на месяц-другой – разве только у нас, в Калифорнии, и вот теперь – в Нью-Йорке, где он жил уже не первый месяц. И уезжать, кажется, в этот раз никуда не спешил.

Как он умудрялся работать в таких условиях – бог ведает. Но факт остается фактом – почти после каждой “остановки” появлялась новая его книжка.

А потом он исчез из нашего поля зрения. Причем надолго. Понемногу книги его на прилавках магазинов и лотков оказались завалены грудами хлынувших из России дешевых изданий, и имя писателя Севелы в эмиграции стало забываться. Время от времени доходили сведения из России, где полным ходом шла перестройка, что он там. И что книжки его издаются, и что, кажется, он там что-то снова снимает – на одной провинциальной студии. Время от времени даже приходили от Севелы приветы через зачастивших туда и оттуда визитеров.

Но вот он снова здесь. И мы сидим с ним во дворике позади дома; вдоль ограды тянется высокий холм, за который сейчас закатится багровый диск солнца. Севела, щурясь, поглядывает на него и, почти не останавливаясь, говорит.

Вы слышали когда-нибудь, как он рассказывает? И о чем? Тогда – читайте.

Властелины мира носят брюки в клетку

– Есть в Америке небольшое число людей, о которых очень мало знают не только в мире, но в самой Америке. Это своего рода закрытый клуб. Он и составляет тот, можно сказать, скрытый от глаз, но очень важный пласт вершителей судеб – не только Америки, но мира. Они, эти люди, решают, кто будет следующим президентом – и не только в США. А я попал туда! Мне разрешили выступить перед ними. Вот как это было.

Где-то в начале 80-х некто Немайер, очень занятный человек, профессор университета Нотр-Дам в городке Саутхемптон штата Индиана, антикоммунист и такой же антифашист, предложил мне следующее. В Чикаго, сказал он, начинается ежегодный съезд очень правой организации – она, может, даже правее общества Джона Берча. Это группа богатейших людей, объединенных своим происхождением – они потомки первых пилигримов, высадившихся в районе Филадельфии с парусника “Мэйфлауэр”. Со временем они захватили большую часть богатств Америки, по крайней мере, ее недра. Так что на самом деле не у евреев главные деньги Америки, как многие думают, а у них.

Посуди сам: большинство евреев с зарплатой, превышающей 100 тыс. долларов, – кто? Юристы, врачи и т. п., т. е. профессионалы, интеллигенция. А по-настоящему богатых евреев в Америке вообще-то немного. Я где-то читал, что евреи, составляя 6 процентов населения Америки, владеют 12 процентами ее богатств. Возможно. Но среди евреев нет Рокфеллеров, Морганов, Гетти… “А эти, – рассказывал мне профессор, – собираются ежегодно, обсуждают всякие проблемы, и в этом году в Чикаго они арендуют целый этаж в “Шератоне”. Две тысячи делегатов прибудут туда для встречи. Я, правда, не уверен, что мне дадут пригласить вас, – заключил свой рассказ Немайер. – Они очень строги в отборе: ни евреев, ни негров, ни женщин. И ни католиков – они все протестанты. Но все же я попробую вас провести туда”.

Из скудных сведений, которые я почерпнул у профессора Немайера, мне стало казаться очень заманчивым попасть к ним, посмотреть на эти страшноватые лица. И, представь себе, он сумел убедить их: мне было дозволено двадцать минут выступления. 500 долларов за 20 минут. Это я говорю не потому, что меня волновало, сколько мне заплатят, – сейчас поймешь, почему я подчеркиваю эту цифру. А еще я был предупрежден: если с самого начала, с первых слов, я не понравлюсь аудитории, меня немедленно выпроводят оттуда, мне просто не дадут больше говорить.

И я включился в эту гонку, мне захотелось все же их победить – и в то же время что-то новое узнать для себя.

На возвышенности, где разместился президиум, уже появилась карточка с моим именем – прямо напротив огромной тарелки с чикагским стейком. Меня тут же представил председательствующий на этом собрании – ежегодном собрании Филадельфийского общества (Philadelphia Society), так они себя называют – и предупредил аудиторию: “Наш гость необычный, у нас никогда не выступали евреи, а на этот раз мы решили дать слово человеку из этой группы населения, которая все же с нами сталкивается – и очень часто. Нам нужно знать этих людей. Особенно, если они из России, из страны коммунистической. Может быть, они что-нибудь интересное и нам поведают…”

А публика… Когда я глянул сверху на эти сотни столов – посредине каждого торчал микрофон на гибкой ножке, и за каждым сидело по четыре человека, – я ахнул: это были персонажи – ну, я бы сказал…

– Что-нибудь из карикатур Бориса Ефимова? – догадался я.

– Точно! Персонажи Бориса Ефимова с четвертой страницы газеты “Правда”: широкие челюсти и узкие макушки голов. Все они были очень пожилые. Клетчатый пиджак или брюки – обязательно что-то в клетку. Потом, они носили очки, совсем “по-ефимовски” сделанные – широкие сверху и узкие внизу. Розовые склеротические щечки, фарфоровые зубки и хохолки редких седых волос. И этим людям, таким милым дедушкам, которых, кажется, боялся сам председательствующий, он сказал: “Я вас прошу потерпеть – если вам не понравится, мы это быстро закруглим”. Я подтянул к себе ближе шнур микрофона и обратился к ним – непривычно для них.

Я им сказал: “Джентльмены! Я не могу сказать “леди и джентльмены”, потому что ни одной леди в зале я не вижу. Прошу прощения за то, что вам придется немножко напрячься, потерпеть мой акцент; я и сам не терплю людей, говорящих на моем родном, русском языке с акцентом. Я понимаю вас. Так что не только потерпите, но и прислушайтесь к тому, что я буду говорить. И постарайтесь запомнить это – ибо, возможно, завтра вас поднимут ночью с постели и поставят к стенке!”.

После этого я заткнул себе пасть куском стейка и глянул робко в зал. Зал онемел. Никто не шевелился, только иногда очки поворачивались друг к другу – они молча переглядывались, затем, как по команде, вскочили и зааплодировали. Я им понравился, и они меня приняли – я оказался так называемый “славный малый”. Потом меня долго не отпускали, они меня просто закидали вопросами – о России, о коммунизме. Они, оказывается, очень мало о нем знали…

– Но боялись, – предположил я.

– Но боялись страшно. Ровно час меня пытала эта аудитория. Председательствующий просто умолял их прекратить: “Хватит, больше нельзя, потому что ломается график всего дня!”

– Английский у тебя приличный? – поинтересовался я.

– Да, приличный, но акцент железобетонный, русский. Язык я выучил в эмиграции – никогда его до этого не знал. Я его выучил в гостиницах Америки, слушая тексты реклам. Они повторяются в течение дня по 5–6 раз. Я их запоминал и без словаря догадывался, о чем идет речь. А так как я начинал учить английский в отелях, да и чаще всего слышал английскую речь из уст персонала, обычно негритянского, то и произношение у меня было, как у негров. Я через слово вставлял “you know“, так что это был не самый лучший английский.

Господа евреи, с кем вы?

– В общем, председательствующий поднялся и поблагодарил меня, даже похвалил и потом добавил: “Пользуясь тем, что вы, как я знаю, выступаете большей частью перед еврейской аудиторией Америки, я хочу воспользоваться этим и передать мое послание евреям – потому что напрямую у нас никакого контакта не получается. Попробую через вас, и, пожалуйста, постарайтесь это сделать: оно будет полезно и евреям, и нам.

Дело в том, что мы приближаемся к огромнейшей, кровавей-шей бойне, которая разразится в скором времени в Америке на расовой почве, и она решит, будет ли продолжаться белая цивилизация или отдаст богу душу.

И вот в этой битве, – повторил он, – евреи, люди одного с нами цвета кожи, находятся на другой стороне – там, где черные и многоцветные латиноамериканцы. Пожалуйста, поговорите с вашими соплеменниками откровенно, напомните им, что в Америке скопилось евреев ровно 6 миллионов. Цифра роковая и зловещая для еврейства. (Он, конечно, имел в виду Холокост, в котором погибло то же число евреев.) Пожалуйста, передайте им, до того как затрещат выстрелы на баррикадах: мы просим их переходить к нам и занимать боевые позиции в наших порядках, а не стоять между или, чаще всего, против нас.

– А ведь правда – самые активные либералы в Америке – преимущественно евреи…

– Да, конечно, да! – согласился Севела. – И он напомнил мне о еврейских молодых парнях, которых скормили крокодилам в Алабаме, когда они защищали там права черных. А черные оказались, при этом, самыми страшными антисемитами в Америке.

Честно говоря, я в этом монологе ничего не понял.

– Так кто кормил ребятами крокодилов?

– Кто кормил? Белая полиция Алабамы. Евреи шли во главе колонны черных – и полиция натравила на них собак, которые их загнали в болота. Между прочим, я сам видел жутковатую картину много лет спустя. Был огромнейший митинг черных в Центральном парке в Нью-Йорке. И туда прорвался отец этого Джерри Гудмана, съеденного крокодилами: он порывался выступить в защиту так называемых негритянских прав – а его, человека с белым цветом кожи, сбросили с трибуны.

И вот, после моего выступления председательствующий сказал мне, что евреям не выжить на стороне черных, потому что те – антисемиты. И он, мол, предлагает, пока не поздно, перейти к ним – потому что, сказал он, “битва будет страшной, и цифра 6 миллионов должна быть в памяти у каждого вашего соплеменника. А вместе мы можем выжить”.

Когда я вышел из зала, какой-то служащий протянул мне конверт, и уже в машине я открыл его: там было не 500 долларов, а все 1000. Это замечательная американская черта – с ходу оценить ситуацию и все переделать. Меня они оценили…

– А сам-то ты – как ты их оценил?

– О, они были страшны! Именно тем, что напоминали сказочных гномиков – а я уже понял, какая сила за этими людьми.

– Ну, хорошо – по существу ты разделяешь их идею?

– Абсолютно! – не задумываясь, произнес Севела. – Я полностью попал под ее влияние. У меня и до этого уже были такие предчувствия, собственные выводы, что в стране назревает расовый конфликт, который приведет к резне. Старички эти только подтвердили их. Потому что они это уже знают.

– И ты кому-то передал их призыв? – спросил я.

– Нескольким людям, которые близки к главным еврейским кругам, начиная от “Юнайтэд джуиш эпил”… да и к другим организациям – я рассказывал им об этом. А те усмехались только почему-то… Они, как я понял, посчитали, что их пугают. На мой же взгляд, эти старички никого не пугают – а наоборот, пытаются спасти, перевести евреев в защищенный лагерь.

– Я сейчас вспоминаю один эпизод третьего, кажется, года моей эмиграции. Да, шел 79-й. Я с сыном снимал квартиру в доме, заселенном преимущественно американскими евреями пенсионного возраста – так уж случилось. Как-то меня остановила во дворе соседка. В те дни предстояли президентские выборы, и она спросила, за кого я собираюсь голосовать. “За Рейгана, конечно!” – ответил я.

В те годы большинство нашей эмиграции было решительно настроено против демократов: в них мы видели продолжателей дела социализма здесь, в Штатах, – что нам, по понятным причинам, нравиться не могло. Рейган же с его противостоянием “империи зла” нам вполне импонировал.

Моя пожилая собеседница всплеснула ручками: “Боже мой, какой ужас! Неужели вы за республиканцев?” Я говорю: “Да!”

– “Но евреи не могут быть за республиканцев! – искренне удивилась она. – Евреи всегда были за демократов!” Я думаю, это та самая линия, которая проходила и проходит до сегодняшнего дня в политике еврейских общин.

– Несомненно, – согласился Севела. – Линия очень сильно, ярко выраженная. А эти старички приглашали всех. Они никому не грозили, но просто предсказывали, что может произойти в недалеком будущем…

– Как это – «всех», если они на свои собрания не допускают евреев?

– Видимо, руководители и тех, и других могут как-то встретиться и могут поговорить…

– Вообще-то, это логично: евреи – одна из наиболее организованных групп населения, и если истеблишмент американской общины решит принять этот призыв, несложно соответствующий «мессидж» передать в средства массовой информации.

– Совершенно верно – рекомендацию принять консервативный уклон. Становится ясным, что в Америке, действительно, где-то уже давно созрело и готовится столкновение. И поскольку этого не избежать, «старички» и пытаются занять выгоднейшую позицию. А союзниками по цвету кожи они считают евреев – больше им неоткуда черпать резервы. Я все же думаю, что евреи с тех пор стали большими консерваторами, – помолчав, добавил Севела.

– В какой-то степени – да. Ты думаешь, оттого, что призыв «старичков» до них дошел?

– Думаю, что да – но не через меня. Они узнали это через средства массовой информации, потому что те стали понемногу это выдавать наружу.

– А как ты вообще видишь будущее Соединенных Штатов? Где бы ты жил сегодня, ты гражданин этой страны, и тебе она не может быть безразлична…

– Совершенно верно. Я считаю, что страна действительно стоит перед выбором – и что этот взрыв произойдет. А что станет потом, я не представляю. Я даже не уверен, что белые победят, потому что их противник занял очень серьезные позиции в американской армии, в национальной гвардии и в руководстве городов. И это может принять очень серьезный характер, так же, как сейчас в России, где нечто подобное уже происходит: ну, кто ожидал, что страна упадет, что она без обеих ног останется сразу! В Америке сегодня очень заметна эта тенденция…

Не в деньгах счастье?

– Знаешь, есть такая шутка: пессимист – это хорошо информированный оптимист. По-моему, как раз про тебя – в связи с твоим прогнозом. Пятнадцать лет назад ты называл себя вполне счастливым человеком. А сейчас? Как за эти годы переменилось твое отношение к жизни, к самому себе?

– Конечно, переменилось: прежде всего, потому, что я стал намного старше. А кроме того, я попал в очень тяжелую полосу социальную, окружающую меня в России. Нет денег для производства, разгул преступности, отсутствие опоры на власть, которая должна что-то значить в жизни общества. И поэтому – растерянность, ослабление организма. К тому же бесперспективность в кино, которое я больше всего люблю.

Можно еще, правда, заниматься литературой: мои книги печатают, у меня есть постоянные издатели, и я занимаюсь этим. Но мне обидно: ведь я знаю, что несколько хороших фильмов я мог бы еще сделать.

– И это обстоятельство не дает тебе ощутить себя полностью счастливым… Понять можно. Но вот что интересно: если сравнивать с недавним прошлым – тогда ты был небогат, но чувствовал себя вполне счастливым. Сегодня у тебя серьезная материальная база…

– …но ощущение счастья ушло, – не дал мне досказать Севела. – Я сейчас стал пессимистом, и это объясняется многими причинами. Во-первых, никакой перспективы – я имею ввиду производственно-творческой. А без нее жизнь для меня уже не мила. И, во-вторых, главное значение в жизни для меня всегда имела некая женщина, которая ко мне всегда хорошо относилась – и это была моя муза. Ну вот. Как в зажигалке кремний, который высекает искру… Я зажигался и начинал работать. Что порой приводило к тому, что я сам не верил, что это именно я написал. И потом я, наконец, убедился: на земле я не чувствую себя дома. Москва потеряла для меня ощущение дома, потому что она страшно изменилась. Друзья или умерли, или уехали…

– Звучишь ты прямо по Экклезиасту: многое познание приносит много горести…

– Хотя, я думаю, планета уцелеет и без меня. Но если бы у меня было много детей, я бы сейчас очень переживал за них…

– Фима, я выключаю магнитофон – потому что не хочу это слушать.

– …И я боюсь искать где-нибудь своих внуков, – не обращая внимания на мою реплику, продолжал Севела. – они явно где-то должны быть. Но я их даже не ищу, потому что вижу, насколько бесперспективна их жизнь – коль уж моя зашла в тупик.

Будь здоров, Наполеон

– Ну, и над чем ты сейчас работаешь? – спросил я после нескольких минут, ушедших на приготовление свежей чайной заварки. Честно сказать, эти минуты молчания были нам обоим весьма кстати – во всяком случае, куда нужнее каких уже по счету стаканов кипятка, настоянного на терпком цейлонском снадобье.

– Над огромным романом. Я задумал его лет пятнадцать назад, он даже по главам разработан у меня. Это история о жестоковыйном народе, которого в царской России дожали до самой последней ступени социальной лестницы. В своей попытке разогнуться, встать вровень с другими, он расколол земной шар на капитализм и коммунизм. А в результате лег сам в фундамент огромнейшей тюрьмы народов: сначала с великой охотой все кинулись в «светлое будущее», а потом легли первыми под обломки этой красивой мечты. Примерно таков замысел романа – как история XX века.

И в нем первый раз о еврее будет говориться всерьез – как о деятеле мирового масштаба. Еврейская литература – не только литература о евреях, но написанная даже самими евреями, уж не говоря о литературе, созданной так называемыми защитниками евреев – всегда слезливая литература: о жалких «людях воздуха», которые в силу обстоятельств такими стали.

Но этот типаж у меня вызывает легкое сочувствие и легкое омерзение: потому что я вырос в среде еврейских балагул. Инвалидная улица – это хазары в чистом виде. Эти люди во множестве полегли в Отечественную войну на фронте. А их семьи попали немцам в лапы и были уничтожены. Их страшно жаль – потому что изведена великолепная порода здоровых людей с еврейскими мозгами. Они были очень здоровы!

В «Легендах Инвалидной улицы» я пишу о наших соседях, которые имели своих битюгов – коней-першеронов, таких в России не было. Они были только в цирке и у евреев самой крайней западной черты оседлости. Существует легенда, на которую я хочу опереться в самом начале романа: о том, что когда-то наполеоновские войска уходили через Березину – а там один из предков моих нынешних героев имел корчму на самом берегу реки у моста.

Рассказывают, что больного гриппом Наполеона завезли в его деревенскую хату, и тот его вылечил по-крестьянски: он натопил русскую большую печь, выгреб угли, постлал соломы и «ударил» под свод водой. Пошел пар, как в бане, но он закрыл заслонку и задвинул туда сопротивлявшегося Наполеона. Личный врач Наполеона очень перепугался – и дали императору там побыть всего несколько минут. Наполеон пропарился в этой жаре, полубессознательным его вытащили оттуда, а через два часа он пил чай за столом и чувствовал себя абсолютно здоровым.

В знак благодарности предку моих героев (это, кстати, относится к моим предкам по маминой линии, которые жили извозом) уходящие французы оставили двух больных першеронов – породу, которой там не было и в помине: были лишь жалкие белорусские лошадки, у которых провисало до земли голодное брюхо. Он их выходил – и тогда появилась здесь порода вот этих балагульских коней с очень мохнатыми ногами.

На рекламе пива «Бадвайзер» огромные телеги с бочками везут мохнатоногие огромные кони, чаще всего соловой масти с белыми гривами – это они. Я их видел, когда они еще там были – до Отечественной войны. Балагулы их никому не продавали, только балагула – балагуле. Вот так возникла на Березине эта порода.