Брабантский мастер Иероним Босх

Если бы он мог видеть Адель сейчас, хотя бы видеть! Он бы написал бесчисленное множество ее портретов. Он соединил бы ее с самыми яркими, самыми радостными чудесами, какие только мог придумать и изобразить. Разукрасил бы живописными картинами все, на что только падает взгляд… И, пожалуй, сошел бы за этим делом с ума.

Мастер Ян, разглядывая работы нового подмастерья, задумчиво качал головой и оглаживал свою рыжую бороду.

– Послушай, Йоэн, – сказал он как-то, оставшись наедине с племянником. – В письме Антоний, конечно, упомянул о твоих необычных, кхм, склонностях. И даже просил меня не отбивать у тебя охоту к изображению небывальщины. Но скажи мне сам, объясни толком, на что она тебе? Чего ты хочешь достичь, пририсовывая горшкам и корзинам вороньи лапы?

– Мне нравится, – честно признался Йерун. – Соединять живое с неживым, создавая новые формы, – это забавно и весело. И для тех, кто рисует, и для тех, кто смотрит. Не тому ли служат горгульи на стенах соборов? Или маргиналии в книгах? Орнаменты и узоры в росписях стен? Ведь их тоже выполняют художники, живописцы и ваятели.

– Так-то оно так, да не совсем. Маргиналии для книг рисуют монахи. Или работники печатных мастерских. Порою даже женщины. Любой мало-мальски способный маляр, если постарается, изобразит горгулью так, что заказчик останется доволен. А маляр получит свои деньги на пиво и похлебку и тоже останется довольным. А после никто не вспомнит его имени.

– Но запомнят работы.

– Может быть, запомнят. А может, нет. Дело не в этом. Дело в том, что если ты вздумаешь посвятить свою жизнь рисованию маргиналий, то ни Антонию, ни мне, никому из мастеров Фландрии и Брабанта не удастся научить тебя чему-то сверх того, что ты уже умеешь.

Йерун напряженно молчал. Он пока еще не понял, к чему клонит его новый учитель. Мастер Ян продолжал:

– Но ведь ты не собираешься быть маляром, Йоэн. И безвестным рисовальщиком вроде тех, что трудятся при монастырях. Ты ван Акен, Йоэн, художник. Сын, внук и правнук художника. Тебе надлежит стать мастером. Ты знаешь, что отличает мастера?

– Что?

– Он превосходит своего учителя. Обычно, когда создает шедевр, а лучше всего не один. Одних маргиналий для этого недостаточно. Лучший способ создать шедевр – нарисовать что-то новое, чего не рисовали до тебя. А для этого не стоит сосредотачиваться на чем-то одном. Горгулий и прочих химер рисуют много, и придумали их не вчера. Собери их всех в единый бестиарий – хватит томов на десять, если не больше. Среди них затеряется любая, даже самая вычурная выдумка, понимаешь?

– В чем же тогда искать новизну?

– Я много думал об этом, Йоэн. Не могу сказать, что нашел ответ, но свою догадку полагаю верной. Здесь, на севере, живописцы всякий раз стараются рассказать в своей работе историю. Или загадать загадку, передав ее в картине – чем хитрее, тем лучше. Это роднит большую часть наших работ с теми же иллюстрациями в книгах. Иные при этом забывают о красоте окружающего мира, которую не худо бы тоже отразить и передать в краске. От этого у многих мастеров природа передана без изысков, лишь бы была, а люди выглядят этакими подвижными деревянными куклами, подчас еще и плоскими. К чему выписывать человека во всех подробностях, если спрос с работы невелик? Было бы только ясно, что он святой и вот-вот примет муку или претерпит дьявольское искушение. На мой взгляд, это крайность.

– Я слышал о Гентском алтаре, – возразил Йерун. – Люди на нем выписаны красиво.

– Я видел его, – кивнул мастер Ян. – Мастера ван Эйк создали красивейшие подобия людей, но им, на мой взгляд, недостает жизни. Это тоже крайность, хотя иного рода. Между тем среди художников Италии господствует иной подход. Они, подобно своим древним предкам, сочли человека венцом творения и любуются им. Ставят человеческую внешность во главе угла, стараются передать красоту. Попросту – итальянцы уделяют людям больше внимания, чем фламандцы и немцы. В этом и есть моя догадка. Нам, если мы хотим создать что-то новое и отличиться среди земляков, стоит, подобно итальянцам, больше внимания уделять людям. Не только святым и их мучителям – это сейчас скорее роли, чем живые персонажи. И не только знатным господам, заказавшим портрет – это капля в море человеческих образов.

– О чем-то таком говорит иногда отец, – проговорил Йерун. – Он тоже присматривается к людям.

– У родных мысли сходятся, – усмехнулся мастер. – Жаль, я не вижу работ Антония. Прежде его, как и тебя сейчас, занимали узоры и звери. Он и слышать не хотел о людях, пока ходил в учениках у деда.

– Но ведь люди по большей части некрасивы. Не знаю, чем там любуются итальянцы.

– Некрасивы? – весело прищурился мастер Ян. – Неужто все до единого?

Йерун понял, что сказал чепуху, не подумав, и умолк. Между тем мастер продолжал: