Брабантский мастер Иероним Босх

Поэтому мастер Антоний дождался, когда все трое сыновей достигнут того уровня, когда каждого из них можно будет назвать мастером. Старший сын Гуссен во всем походил на отца; прекрасно обученный художник, приятный собеседник и крепкий хозяин, он мог бы возглавить собственную мастерскую, даже если бы ее пришлось создавать на новом месте. Среднему Яну недоставало легкости, однако было не занимать усердия. Пожалуй, во всем Брабанте не нашлось бы вещи, которую он не сумел бы изобразить. Ян работал молча, почти сердито и всегда с поразительной быстротой. Он один мог заменить двоих работников. Ян отличался угрюмым нравом, но, останься он в мастерской старшего брата, лучшего помощника Гуссену было бы не найти. Младший – чудаковатый любитель небывальщины Йерун – многому научился в Брюгге и теперь не уступал в мастерстве старшим братьям.

Самое время было представить сыновей своим товарищам из братства. Среди них – священники, ученые мужи из Латинской академии. Здесь же – мастера ремесленных гильдий, среди которых знаменитые на все герцогство литейщики колоколов братья Хурнкен и кузнецы Манарды – ножи их работы ценятся повсюду от Брабанта до Кастилии. Дайте срок, и работы мастеров-живописцев из Хертогенбоса будут известны так же широко. Возможно, и шире.

Теперь Йерун снова трудился в мастерской отца – уже не учеником и не подмастерьем. Он выполнял всевозможные заказы – иногда для городских церквей, иногда для богатых горожан. Он во всей красе показал отточенное в Брюгге умение изображать людей, когда писал картину на сюжет из Евангелия. Он назвал ее «Се человек», или по латыни «Ecce homo». На ней Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, выводил напоказ Иисуса Христа. Измученный Спаситель, сплошь покрытый потеками крови от только что перенесенных истязаний, увенчанный терновым венцом, представал перед озлобленной толпой Иерусалима.

Йерун помнил, что происходило это в далекой Палестине – стране диковинной, населенной восточными народами, не признающими Христа. Поэтому он нарядил Пилата и его людей в тюрбаны вроде тех, которые, по описаниям купцов и паломников, носили сарацины. В толпе иудеев виднелись такие же тюрбаны, а рядом с ними – островерхие шляпы-юденхуты. На стене здания на заднем плане художник изобразил красный флаг с полумесяцем – османское знамя, еще один знак неприятелей Иисуса.

На картине Йерун выписал каждого человека. Злобная толпа не была безликой – каждый щерился, бранился, грозил и гримасничал на свой особенный лад. И все вместе смотрелись многоголовым и многоруким страшилищем. Прямо на картине Йерун вывел по-латыни реплики героев. «Ecce Homo» – «Се человек», – говорил прокуратор. «Crucifige Eum» – «Распни его!» – ревела толпа. Внизу картины Йерун по обычаю изобразил коленопреклоненных заказчиков картины. «Salve nos Christe redemptor» – «Спаси нас, Христос-искупитель!» – молили они.

В окне башни Йерун усадил сову – художник решил, что любимая птица так или иначе будет присутствовать на каждой его работе. «Пусть толкуют, как им вздумается, – подумал он. – И людям загадка, и мне в радость». Совы теперь появлялись едва ли не на каждой его картине, порой в неожиданных местах – так, изображая фокусника, Йерун упрятал сову в кошель у него на поясе.

Мастер Антоний снова разрешил сыну держать живую сову в мастерской, правда, отыскать новую Минерву оказалось не так-то просто. Несколько месяцев Йерун обходил городские рынки, где продавали домашнюю птицу. Нетрудно догадаться, что среди кур, голубей, гусей и уток совы не попадались. Спрашивать у торговцев сову было бы столь же странно, как спрашивать у них же заморского папагалла. Наконец однажды Йеруну улыбнулась удача – уличные мальчишки пристали к нему, предлагая купить за пару грошей совсем маленького совенка.

– Возьмите его, господин! Не пожалеете! – наперебой гомонили они.

– И не страшно вам? – прищурился Йерун. – Сова-то, говорят, птица от лукавого!

– Птица и птица! – засмеялись мальчишки. – И мышей, и крыс в кладовке изведет! Кормите мясом, пока не подрастет, а дальше она сама прокормится!

Получив свои монетки, мальчишки убежали. Довольный Йерун, сняв с головы боннет[8], посадил туда совенка и отнес в мастерскую. Когда птенец подрос, Йерун увидел, что это сова-сипуха.

Однажды Йеруну довелось проходить по улице, где некогда проживала семья торговца рыбой Йохима ван Каллена. Художник узнал тот самый дом и поневоле остановился недалеко от входа. Трое мальчишек лет семи-восьми выбежали из дверей на улицу; двое затеяли игру в «яйца», третий, достав откуда-то уголек, принялся малевать на стене дома. Он рисовал сову.

– Йоэн, прекрати портить стену! – Йерун вздрогнул при этих словах. На ребенка прикрикнула женщина, вышедшая на порог – полная, круглолицая, ничем не похожая на белую даму. Нет, она не могла быть его Аделью – та давным-давно покинула Босх, оставшись для Йеруна только памятью – сладостной и болезненной одновременно. Однако он, не удержавшись, шагнул вперед, приветствуя хозяйку.

– Доброго дня вам, госпожа!