Брабантский мастер Иероним Босх

Гуссен пробарабанил пальцами по столу, задумчиво глядя куда-то вниз. Затем молча встал и ушел вверх по лестнице – в свою комнату. Вскоре он вернулся с плащом на плечах, шляпой на голове и увесистой тростью под мышкой, на ходу пристегивая к поясу кинжал.

– Куда ты? – вскочил Йерун. Он знал, что Гуссен вооружается кинжалом не слишком часто.

– Пойду-ка я, навещу его. Нехорошее у меня предчувствие.

– Погоди, я с тобой!

Братья вышли из дома, когда солнце уже наполовину ушло за островерхие крыши домов. До речного порта было не слишком далеко, но небо затягивали тучи. Лучи заката окрашивали их багровым и золотым, отчего края туч казались раскаленными угольями. Недобро взвыл ветер; он погнал тучи с новой силой, и сумерки сгустились раньше, чем солнце село. До портового квартала добрались затемно.

– Гуссен!

– Чего?

– Я все думаю, отчего у таверны такое название? Почему «Ab ovo», от яйца?

– Да шут его знает! Тут же смысл фразы не в яйцах, а в том, что рассказ идет издалека. Если историю о Троянской войне начинать от самого начала, то им будет яйцо, из которого якобы вылупилась Елена Прекрасная[10].

– Да уж, люди вылупляются из яиц! Навыдумывали древние! Еще меня ругают за небывальщину! Так почему так называется таверна?

– Самому любопытно.

К наступлению ночи городские улицы пустели и погружались в тишину – нарушали ее только припозднившиеся прохожие да обходы городской стражи. Но только не вблизи речного порта. Здесь раздавались звуки волынок и флейт, отовсюду доносились обрывки песен, пьяные гогот и крики. Жители ближайшего городского квартала не сетовали на шум – все они трудились в порту и здесь же проводили досуг. О тех, что прибыли издалека, и говорить было нечего. В темноте тут и там встречались подвыпившие люди – поодиночке или целыми компаниями. За ними, точно волки за стадом, крались тени, не сулившие ничего хорошего, – тени воров и разбойников. Здесь же прохожих зазывали распутные девицы.

Во время давнего путешествия в Брюгге Йерун вдоволь нагляделся подобных мест – так или почти так выглядело место ночлега возчиков вблизи любого города. Доводилось видеть их и в самом Брюгге – там веселые кварталы были особенно многолюдными и обширными. Сам Йерун не находил их ни веселыми, ни привлекательными – он не мог сосредоточиться там, где темнота и свет спорили, мелькали вперемешку и никак не могли прийти к согласию. От этого Йерун всегда чувствовал себя растерянным. Более того, шум, мелькание огней, множество чужих людей в темноте неизменно напоминали ему пережитый в юности пожар. Мысль о пожаре вызывала только одно желание – поскорее уйти.

На улице таверну было видно издалека. Еще дальше было слышно – людей здесь собралось особенно много, и шум усиливался. На вывеске помимо латинского названия красовалось изображение волынки. Правда, нарисована она была таким образом, что больше напоминала мужскую мошонку, на ней не хватало только кудрявых волос. Довершала сходство рисунка местами вздувшаяся и потрескавшаяся розовая краска – вывеска пережила уже не один дождь и снегопад. От этого розовый мешок волынки смотрелся морщинистым. Прямо под вывеской двое, успев набраться сверх меры, избавлялись от излишков выпитого – один отливал на стену, другой, опершись обеими руками о деревянные перила крыльца, шумно блевал.

– Вот они и яйца, – проговорил Йерун, указывая на вывеску.

– Хотел бы я знать, почему хозяин не заказал Яну заодно подновить и вывеску, – проворчал Гуссен. – Пожадничал, что ли, чертов кабатчик! Ну, с Богом. – С этими словами он потянул на себя тяжелую дверь.

Внутри оказалось почти так же, как и снаружи, только более людно – зал таверны был забит едва ли не до отказа. Пахло потом, пивным перегаром, жареным салом и луком. Здесь же чадили масляные лампы – светили они плохо, зато изрядно прибавляли духоты. Гвалт стоял невероятный. Неподалеку от стойки на небольшом возвышении двое музыкантов развлекали посетителей – один играл на волынке, другой крутил ручку колесной лиры и пел высоким надтреснутым голосом:

Я видел волка, лису и зайца,
Зайца, и волка, и лису;
Видел, как звери веселятся,
Пляшут вокруг куста в лесу!

Впору и мне бы повеселиться,

Я видел волка, лису и зайца,
Я целый год за гроши надрывался,
Да разве можно плясать бедняку?

Одни слушали и даже подпевали, создавая нестройное подобие хора из десяти – двенадцати глоток. Другие вели свои разговоры, стучали кружками, играли в карты и кости, бранились и хохотали. Перед Йеруном прошел широкоплечий парень в кожаном дублете с выпученными, как у рыбы, глазами. В их взгляде не читалось ничего, могло показаться, что рыбоглазый слеп. В руках он нес двуручный меч-фламберг длиной почти с самого себя. Братья-художники осторожно двинулись в глубину зала, лавируя между столами и уворачиваясь от пьяных.