Брачная ночь с горцем

Запертый за железной дверью, уже много дней он не видел солнца. Время от времени зарешеченное окошко в двери открывалось, и через него просовывали еду. Пять раз. Что это значило, два дня просидел он здесь или пять дней, – Гэвин не знал. Самому ему казалось – целую вечность.

Иногда он спал, и только во сне к нему возвращался свет.

Свет синих глаз его бонни, просыпающейся по утрам с ним рядом. Тонкие руки, обвивающие его шею. Солнечная улыбка – и первый утренний поцелуй.

Он любил безыскусную невинность ее улыбки, в ней не было ни снисходительности, ни кокетства. Ничего заученного, как у высокородных и благовоспитанных леди. Просто лицо ее вдруг озарялось сиянием. Наивной и трогательной, словно у ребенка, радостной улыбкой. Иногда – улыбкой торжества.

Таковы были его сны, но пробуждение всегда было мучительным и внезапным, словно и подсознание Гэвина гневно отвергало память о ней.

Возможно ли быть такой искусной актрисой? Неужели все это – притворство? Неужели притворство – даже ее улыбка по утрам?

Эта тошнотворная мысль наполняла его яростью. Горечью. Болью утраты.

И потерянной любви.

Да, он страдал от безответной любви. Гэвин никогда как следует не понимал этого чувства, пока вдруг не осознал, что нынешняя свинцовая тяжесть в желудке и боль во всех мышцах – особенно в сердце – никак не связана со скудной и безвкусной тюремной пищей. Только – с Самантой Мастерс.

Во тьме своей камеры он предавался мрачным размышлениям. Растягивался на убогой деревянной койке, заменяющей кровать, и вглядывался во мрак, видя, как пляшут перед ним тени прошлого. Мерзкие, уродливые – словно дьяволы в аду.

Ад. Скорее всего, туда он очень скоро и отправится. А тюремные стены – своего рода чистилище, место, где он должен покаяться и примириться с судьбой, прежде чем скорый и справедливый суд короны отправит его в петлю.

Еще одному сыну Хеймиша Маккензи предстояло болтаться на виселице.

Горькая улыбка тронула его губы. Даже в этом он не станет первым. Первым был Хеймиш-младший, повешенный несколько лет назад за измену короне и военные преступления против герцога Тренвита. А он, Гэвин, просто жалкий подражатель.

Самый жестокий из сыновей Маккензи – тоже не он. Это, разумеется, Лиам, Демон-горец, двадцать лет проливавший кровь, как воду, на службе Ее Величества.

Да и самым преступным его назвать нельзя. Главный преступник в их семействе – Дориан Блэквелл, Черное сердце из Бен-Мора, незаконорожденный сын его отца. Глава лондонского преступного мира.

А что же остается ему, Гэвину? Кто он такой?

Раньше он думал: «Я – самый умный из сыновей Маккензи. Самый терпеливый и выдержанный. И конечно, самый красивый».

Каким же он был дураком! Он всего-навсего глупый контрабандист, попавшийся на первой же своей операции. Да еще и страшно невезучий в любви.

Что ж, если ему предстоит умереть в одиночестве – то чем скорее, тем лучше.

У его матери есть Имон. А Инверторн унаследует Эндрю, сын Лиама. Он-то, по крайней мере, хороший парень.

Гэвин прижал руку к груди – к тому месту, где всякий раз при мысли о детях, о наследниках рождалась острая колющая боль.

Элисон Росс – настоящая Элисон Росс – все-таки победила. Эррадейл, опустевший и заброшенный, останется ее владением. Никто больше на него претендовать не станет. И жизнь пойдет своим чередом. Может, и лучше, что без него…

Скрежет ключа в замке и луч света, упавший на холодный каменный пол из коридора, заставили его вскочить на ноги. Звякнули цепи на запястьях – на взгляд Гэвина, излишние. Стражники втолкнули к нему в камеру Каллума.

Видно было, что Мак-Тайру тоже пришлось несладко. Отросла борода, в золотистых глазах появилось что-то затравленное. Пока трое стражей приковывали его к массивной деревянной койке напротив Гэвина, он скалил зубы, словно плененный зверь.

– Только без глупостей! – предупредил обоих стражник. – Скоро придем за вами.

Железную дверь он оставил приоткрытой, чтобы наблюдать за узниками. Но Гэвин был рад и этому притоку в сырую камеру свежего воздуха.

– Ты не ранен? – спросил он друга. Теперь, когда Каллум сидел на койке в тени, Гэвин больше не видел его лица.

– Нет, – коротко ответил Каллум.

– А ты… как ты?

– Так себе.

Вопрос мог показаться излишним, но оба понимали, о чем речь. Каллум привык к просторам лесов и холмов и не выносил долгого пребывания в замкнутом пространстве. Судя же по его бороде, в тюрьме они просидели не два дня, скорее – ближе к пяти.

Гэвин со вздохом откинул голову, прижавшись затылком к холодной каменной стене.

– Хотел бы я это предвидеть… – пробормотал он со вздохом.

– Что ты имеешь в виду? Ты про пирата? Ведь едва агенты короны обнаружили контрабандные товары и оружие на твоих землях, он тотчас же исчез… Да, это, наверное, следовало предвидеть.

– Я имею в виду все, – пробурчал Гэвин. – Все было слишком уж хорошо. Безупречно. В реальности так не бывает.

– Торн, если сейчас нас поведут к судье, быть может, мы с тобой видимся в последний раз, – твердо и решительно, явно взяв себя в руки, заговорил Каллум. – Вряд ли безвестного ирландца отправят туда же, куда и графа.