Брачный вопрос ребром

– О, помадка! Расчесочка, ключики, платочек – все, нажитое непосильным трудом! – обрадовался мой внутренний голос. – Ираидиной тетрадки только нет, но она и не нужна тебе.

Я молча распихала свои вещички по карманам, соображая, что скажу Караваеву.

По всему выходило, что грабили меня, а утрату понес он, ведь компьютерная сумка, которую унес грабитель, была мне лишь одолжена на время.

– Ты погоди сочувствовать этому подозрительному типу, – предостерег меня здравый смысл. – Мы ведь еще не знаем, не входит ли и сам Караваев в преступную шайку!

Ох. Я совсем запуталась!

В именьице громыхала музыка – Алла Борисовна пела про миллион алых роз. Поскольку розы еще не расцвели, а на поклонников Примадонны российской эстрады оставшиеся на хозяйстве Караваев, Эмма и Брэд Питт походили мало, я удивленно приподняла брови и приблизилась к пролому в штакетнике на цыпочках. Хотя за мощным голосом Пугачевой никто не услышал бы не только моих шагов, но и топота мамонта, например.

Не знаю, почему я подумала о мамонте.

– Потому что чувствуешь себя вымирающей? – участливо предположил здравый смысл.

У меня действительно раскалывалась голова. Не в прямом смысле – такого серьезного ущерба ей удар о каменный пол не нанес, но шишка на лбу образовалась внушительная.

Дыры в заборе, успевшей зарекомендовать себя удобнейшим из имеющихся у нас входом-выходом, уже не было. На ее месте относительно стройным рядом высились круглые длинные палки. Присмотревшись, я опознала две тяпки, грабли и лопату. Установленные железом вверх, инструменты были обращены рабочими частями наружу, что смотрелось одновременно живописно, зловеще и в древнерусских традициях.

Для полноты картины не хватало Бабы-Яги с помелом.

Мое воображение дернулось было изобразить в этой роли меня, но я дала ему пинка, чтобы знало свое место и не обижало хозяйку.

Взяли, понимаешь, моду – обижать нашу Люсю почем зря!

Вызывающе скрипнув калиткой, я вошла во двор и оглядела открывшуюся мне идиллическую картину.

В импровизированном гамаке из домотканой ковровой дорожки в просвете между яблоней и вишней уютно загнулся кренделем Караваев. Похоже, он сладко спал, не обращая внимания на рвущиеся из ноутбука рулады Примадонны. А чуть поодаль Эмма в нелепом самодельном фартуке из клеенки, которая еще вчера была отличной скатертью, энергично возил кистью по двери уличного сортира.

Кистей у него было несколько – по одной на каждую банку, а банок в общей сложности три – с красной, желтой и синей краской. Вдохновенно сочетая их, Эмма на практике постигал основы цветообразования и уже нарисовал красивую радугу.

– Петрику понравится! – сказала я громко.

И вот удивительно: пугачевский голос Караваеву спать не мешал, а мой разбудил не хуже, чем полковая труба!

– Что?! Петрик?! Где?! – Он забился рыбкой и вывалился из гамака.

– Давно к моим ногам никто так не бросался, – с удовольствием отметила я.

– Люся! Ты привела сюда Петрика?! – спрошено это было таким тоном, каким Цезарь, я думаю, произнес свое знаменитое «И ты, Брут?».

Караваев сел, при этом наверняка случайно оказавшись в укрытии под столом, и уже оттуда огляделся, нервно моргая.

– Пока нет, но ему точно понравится наш сортир, раскрашенный в цветах флага секс-меньшинств, – ответила я.

– Секс-кого?!

Караваев проворно выбрался из-под стола, оценил творчество Эммы и завопил:

– Эммануил, ты что творишь?! А ну, замазал это безобразие, живо!

– Если я все размажу, получится бурый, – резонно заметил начинающий художник.

– Отличный цвет для сортира, – одобрила я и обернулась к главному затейнику. – Что вообще тут у вас происходит?

– Проверяем парнишку на принадлежность к представителям творческих профессий, – ответил Караваев.

– К живописцам и вокалистам одновременно?

– Нет, только к живописцам. Музыка – это ему для вдохновения. Я специально составил плей-лист из популярных песен о художниках, – похвастался Караваев.

В этот момент Пугачеву на воображаемой сцене сменил Леонтьев, агрессивно завопивший: «Я рисую, я тебя рисую, я тебя рисую, сидя у окна!» – и Эмма приветливо покричал мне:

– Люся, хочешь, я тебя нарисую?

– Бурым цветом на двери сортира? – испугалась я. – Спасибо, не надо!

– Может, зря ты отказываешься, – сказал Караваев. – Парнишка не лишен таланта.

И мы оба засмотрелись на Эмму, размашисто, в необыкновенно экспрессивном стиле возюкающего красным по всему остальному. В итоге действительно получался бурый, но не однотонно бурый, а пятнистый, как наредкость неряшливая корова. Такая, знаете, вся в кляксах от травы и отходов собственной жизнедеятельности.

– Киса, я давно хотел вас спросить как художник – художника: вы рисовать умеете? – пробормотала я.

Караваев хихикнул – узнал цитату – и одобрительно посмотрел на меня, после чего смешинки в его глазах превратились в маленькие вопросительные знаки:

– Люся, что опять с тобой случилось?

– Это так заметно?

– Конечно! С этой новой шишкой на лбу ты похожа на бодливую корову, лишившуюся одного рога!