Брайтон-Бич опера

— Чушь это всё, — говорит Олег, который, ссылаясь на занятость, в последнеё время появляется в нашей компании всё реже и реже, но такого случая, как юбилей «Эдема», пропустить конечно же не мог. — Вот смотри, я кардиолог, жена моя — терапевт. Мы создали компанию — медицинский центр. Пригласили других врачей. Принимаем пациентов. Лечим их, как можем. Налички в нашем деле нет — так что и с налогами всё в порядке. Зарплату платим регулярно, иначе персонал разбежится весь. За офис попробуй не заплати — выгонят в два счёта. По займу, который мы в банке брали, — тем более. Кого мы обманываем?

— Себя? — говорит Алик с полувопросительной интонацией, которую он позаимствовал из английского языка.

— Брось ты придуриваться, — говорит Олегова жена Светлана. — Мы работаем день и ночь, по сорок пациентов за день у каждого. Да и другие тоже. Посмотри на любого хозяина магазина — как он вкалывает. Мы приехали сюда без копейки, ты же знаешь. Сами всего добились, учились, экзамены сдавали. У тебя же на глазах бизнес этот ставили.

— Бизнес всему голова, — говорит Татьяна. — Правда, Лёш?

— Правда, — отвечаю я. — А виновпики торжества что молчат?

— А что мы? Нам просто повезло, — говорит Надя. — Хотя в принципе я согласна… Катька растёт как трава — бабушка у неё вместо матери родной. Да и мы сами — столько лет уже здесь, а дальше Флориды так и не выбрались ни разу.

— Вы по неправильному пути пошли, — говорит Алик. — Самый лучший бизнес — это клянчить деньги. Открываете компанию какую-нибудь и сразу начинаете искать спонсора. А ещё лучше — просите у правительства грант. А ещё лучше — и то и другое одновременно.

— Лёш, откройте с Татьяной бизнес какой-нибудь, — говорит Алёна. — A то живете в нищете. Как лузеры[1].

— Ну и что? — спрашиваю я и смотрю на сидящих напротив меня Володю с Ларисой. Они молчат, никакого участия в общем разговоре не принимают, но ничего удивительного для меня в этом нет.

С Володей — застенчивым гигантом, выделявшимся из любой толпы не только своим исполинским ростом и телосложепием, но и копной вьющихся рыжих волос, — я познакомился в Москве ещё в 1980 году. Меня тогда после подачи документов на выезд выгнали из института, и кто-то посоветовал мне устроиться на ВДНХ — продавать мороженое. Была такая, если помните, выставка достижений народного хозяйства. Теперь ничего этого нет — ни выставки, ни достижений, ни хозяйства, ни народа.

Почему мы подружились с Володей, который тоже там подрабатывал, трудно сказать. Он был мало похож на остальную мою тогдашнюю компанию, но и я сам не всегда чувствовал себя в ней комфортно. Мой уровень был всё-таки пониже, и с человеком, не имеющим никаких интеллектуальных амбиций, мне было несравненно проще и легче.

В 1981 году я уехал, и мы отчасти потеряли друг друга из виду. Сам я письма в Москву не писал, зная, что они воспринимаются там как весточки с того света, а от Володи получил пару коротких записок, из которых следовало, что он женился, завел двух очаровательных дочерей-близняшек, потом, на самой заре перестройки, основал кооператив какой-то, купил квартиру в самом центре, дачу, машину. Правда, там разборка какая-то вышла не такая, как планировалось первоначально, — вроде даже с применением. Я тут по всему Нью-Йорку, по всем общим знакомым собирал ему потом деньги на врачей и операцию. Одно время он ходил на костылях, потом ещё пару раз его врачи порезали, и теперь он обходится простой палочкой, которая ему в какой-то степени даже идёт.

В 1988 году я впервые после отъезда приехал в Москву. Володя встретил меня в Шереметьеве на собственной машине, что тогда было ещё редкостью.

— Матом ругаешься? — спросил он у меня первым делом.

— Ругаюсь, — честно ответил я.

По Ленинградскому шоссе он гнал со скоростью, превышающей не только официальные, но и все разумные ограничения. ГАИ пару раз свистело ему вслед, но безрезультатно.

— Я всегда смотрю, заведен у него мотоцикл или нет, — объяснял Володя. — Если не заведен, я даже не останавливаюсь — все равно не догонит.

— В Америке за это огонь на поражение открывают, — сказал я. — Считается, что, если человек не остановился па сигнал полицейского, значит, у него в багажнике в лучшем случае мешок кокаина, а в худшем — пара трупов.

Володя мне не поверил. Но моим тогдашним рассказам о жизни на Западе не верил вообще никто. «Не может такого быть», — говорили мне, например, на сообщение о том, что за неподстриженный возле собственного дома газон могут оштрафовать, а за уклонение от уплаты налогов сажают в тюрьму. Мои друзья лучше меня знали, что, в отличие от постылого «совка», Америка — это страна полной и неограниченной свободы и там нет и не можст быть того абсурдного идиотизма, который является исключительной привилегией ненавистных коммуняк и построенного ими общества.