Брайтон-Бич опера

Естественно, моё лицо расплывается в радостной улыбке, но уже в следующую секунду она с него сходит. Нет, Татьяну-то я, конечно, очень рад видеть, но вот только смущает меня то, что за её спиной не стены нашей квартиры, а открытое небо и какой-то многоэтажный дом, кирпичные стены которого кажутся ярким пятном на фоне свинцовых мелких тучек. В этот момент я начинаю ощущать, как холодный осенний ветер забирается ко мне нод расстегнутую до самого живота рубашку, а в бок впивается что-то твёрдое. Пошарив там рукой, я обнаруживаю у себя в кармане целую пригоршию небольших, по довольно острых камней, которые прорвали нодкладку моего пиджака, а теперь, похоже, намереваются проделать отверстие в моих рёбрах. Откуда они там взялись — ненонятно, но разбираться сейчас в этом нет никакой возможности. Вытащив самого зловредного нарушителя моего спокойствия и отбросив его подальше, я поднимаю голову и ещё не до конца сфокусировавшимся взглядом принимаюсь рассматривать склонившуюся надо мной Татьяну и по-утреннему пустынный бордвок вокруг нас. Сам я, оказывается, лежу, свернувшись калачиком, на скамье с прекрасным видом на океан и действительно пользуюсь явно повышенным вниманием со стороны проходящих мимо людей. Что, впрочем, и неудивительно, учитывая мой довольно-таки прискорбный внешний вид.

— Вставай, — опять говорит Татьяна. — Пойдём домой, горе ты мое. Наказание.

— А как ты меня нашла? — говорю я, с трудом поднимаясь со скамейки.

— Да соседка позвонила, — отвечает Татьяна, поддерживая меня под локоть. — «Твой-то, — говорит, — на бордвоке весь заблёванный валяется». — «Так ему и надо», — сказала я и повесила трубку. Сначала не хотела за тобой идти, а потом подумала: вдруг ты простудишься ещё?

— Спасибо, — говорю я, тщетно пытаясь удержаться на ногах.

— Не за что, — говорит Татьяна.

— Я больше так не буду, — говорю я.

— Я знаю, — говорит Татьяна. — Ну что, пошли? Ты идти-то можешь?

— Могу, — говорю я и, как подкошенный, падаю обратно на скамейку.

…Как Татьяна дотащила меня до дома, я не помню, но в одном она оказалась точно права: простудился я действительно здорово. Кашель устрашающий, насморк ручьями, температура под сорок — все дела. Несколько дней я так и провалялся в постели (даже уроки в школе пришлось отменить) и только 5 ноября почувствовал себя немного лучше, что позволило мне, воспользовавшись уходом Татьяны на работу, быстро одеться и отправиться голосовать.

Избирательный участок на Брайтоне оказался уже переполнен народом, что меня очень обрадовало. По телевизору ведь всегда говорят, что основа демократии — это как можно более широкое участие электората. А наш народ, изголодавшись за долгую жизнь в СССР по свободным выборам, лишь только получит гражданство, сразу бежит для голосования регистрироваться. Права свои реализовывать. Ну и обязанности, конечно, тоже. Потому что всех, кто попадает в избирательные списки, потом в присяжные тягать начинают. Я через эту бодягу тоже как-то раз прошёл — даже вспоминать противно.

Отдав свой голос за Патаки, я немедленно возвращаюсь домой. Тем более что погода отвратительная — дождь льёт так, как будто это тоже чей-то насморк, и от промозглого холода у меня опять начинается лёгкий озноб. Поэтому, добравшись до квартиры, я забираюсь под большое тёплое одеяло и, согревшись, быстро отключаюсь, а просыпаюсь от громких голосов на кухне. За окном к этому моменту уже темно.

Я выхожу на кухню и вижу Алика, Илью и Татьяну, которые сидят за столом и о чём-то оживленно беседуют. Моё появление, естественно, отвлекает их от разговора.

— Ну что, доголосовался? — говорит Татьяна.

— Тоже соседка настучала? — говорю я.

— Не первый день знакомы, — говорит Татьяна. — Теперь ещё неделю болеть будешь?

— Да нет, пормально всё, — говорю я. — Я только туда и обратно сбегал.

— Вот и молодец, — говорит Алик. — Фужер тащи.

— Фужер ему не нужен, — говорит Татьяна. — Он теперь только бульончик куриный пьет. Из кружки.

— Ну, как знаешь, — говорит Алик и наливает себе полный фужер «Столичной».

Я сажусь за стол, и Татьяна ставит передо мной чашку с горячнм бульоном.

— За кого голосовал-то хоть? — говорит Алик.

— За Патаки, конечно, — говорю я. — Он так хорошо себя зарекомендовал.

— Удивляешь ты меня, — говорит Алик. — Ты что, не знаешь, что он коитроль за квартплатой отменить собирается?

— Как это? — не на шутку пугаюсь я, потому что мы-то как раз живём в квартире, подпадающей под программу «rent control».

— А вот так, — говорит Алик. — Вернее, ему даже отменять его не придётся. Это такой закон, который прекращает действовать, если его вовремя не возобновить. Так вот, срок его действия истекает будущим летом, и захватившие ассамблею нашего штата республиканцы даже голосование по нему провести не дают. А без голосования этого никакого рент-контроля больше не будет.

— А что же будет? — говорю я.

— Да ничего, — говорит Алик. — Домохозяева будут сами цены на квартиры повышать. Как им заблагорассудится. Сколько захотят — столько и прибавят.

— Тогда в Нью-Йорке революция будет, — говорю я, дуя на бульон, чтобы он хоть немного остыл.