Брайтон-Бич опера

— А вот был певец такой, — говорит Нина. — Вадим Козин. Моя мама его всё время слушала. У вас есть его что-нибудь?

— Есть, конечно, — говорит Юрий Андреевич. — Сейчас поставлю.

Юрий Андреевич идет к полке, достает с неё диск, включает проигрыватель.

«Нет на свете краше нашей Любы, — начинает петь совершенно незнакомый мне голос. — Чёрны косы обвивают стан. Как кораллы, розовеют губы, а в очах бездонный океан. Если Люба песенкой зальётся, на душе и ярко и светло. Если Люба звонко рассмеётся — словно красно солнышко взошло. Люба, Любушка! Любушка, голубушка, Я тебя не в силах позабыть. Люба, Любушка! Любушка, голубушка. Сердцу любо Любушку любить».

Песня такая весёлая, что все мы как-то невольно даже оживляемся.

—A Виноградов у вас есть? — говорит Нина. — Мама его тоже любила.

Юрий Андреевич меняет диск. Из проигрывателя начинает звучать приятная мелодичная музыка. Кажется, это аккордеон, но я не уверен.

«Счастье моё я нашел в нашей дружбе с тобой. Всё для тебя — и любовь и мечты. Счастье моё — это радость цветенья весной. Всё это ты, моя любимая, всё ты. Счастье моё, посмотри, наша юность цветёт. Сколько любви и цветенья вокруг. Радость моя, это молодость песни поёт. Мы с тобой неразлучны вдвоём, мой цветок, мой друг».

— Это он ещё до войны такой беззаботный был, — говорит Юрий Андресвич. — А потом ведь он и военные песни самые лучшие пел. Лирические, конечно. «Жди меня…», «Тёмная ночь». Помните?

Юрий Андреевич нажимает какую-то кнопку на проигрывателе, и начинается новая песня, хорошо знакомая мне с детства, но в таком проникновенном исполнении, какого я никогда не слышал.

«Тёмная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают. В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь, и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь. Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, как я хочу к ним прижаться сейчас губами! Тёмная ночь разделяет, любимая, нас, и тревожная, чёрная степь пролегла между нами. Верю в тебя, дорогую подругу мою, эта вера от пули меня тёмной ночью хранила. Радостно мне, я спокоен в смертельном бою, знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось. Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи, вот и сейчас надо мною она кружится… Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь, и поэтому, знаю, со мной ничего не случится».

— А ещё вот у Виноградова военная песня есть замечательная, — говорит Юрий Андреевич. — Сейчас найду.

Надев очки, он принимается изучать обложку диска.

— Вот, — говорит он. — Вот она.

«С берёз, неслышен, невесом, — начинает петь проигрыватель, — слетает жёлтый лист. Старинпый вальс «Осенний сон» играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, и, словно в забытьи, сидят и слушают бойцы — товарицщи мои. Под этот вальс весенним днём ходили мы на круг, под этот вальс в краю родном любили мы подруг; под этот вальс ловили мы очей любимых свет, под этот вальс грустили мы, когда подруги нет. И вот он снова прозвучал в лесу прифронтовом, и каждый слушал и молчал о чём-то дорогом; и каждый думал о своей, припомнив ту весну, и каждый знал — дорога к ней ведет через войну… Так что ж, друзья, коль наш черёд, да будет сталь крепка! Пусть наше сердце не замрёт, не задрожит рука; пусть свет и радость прежних встреч нам светят в трудный час, а коль придется в землю лечь, так это ж только раз. Но пусть и смерть — в огне, в дыму — бойца не устрашит, и что положено кому — пусть каждый совершит. Настал черед, пришла пора, идём, друзья, идём! За всё, чем жили мы вчера, за всё, что завтра ждём! С берёз, неслышен, невесом, слетает жёлтый лист. Старинный вальс «Осенний сон» играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, и, словно в забытьи, сидят и слушают бойцы — товарищи мои…»

— Это знаете кто написал? — говорит Юрий Андреевич и, увидев наши недоуменные лица, сразу же сообщает: — Михаил Исаковский. Великий поэт был. Правда, тогда много таких было.

— Великих поэтов? — говорю я.

— Великих людей, — говорит Юрий Андреевич. — До войны тоже песни хорошие пели, конечно. Весёлые. Я мальчишкой ещё совсем бегал, но на всю жизнь запомнил. A с войной переменилось всё. Вот Шульженко, помните?

Он опять меняет диск на проигрывателе, и мы слышим:

«Помню, как в памятный вечер падал платочек твой с плеч, как провожала и обещала синий платочек сберечь. И пусть со мной нет сегодня любимой, родной, знаю, с любовью ты к изголовью прячешь платок голубой. Письма твои получая, слышу я голос живой. И между строчек синий платочек снова встаёт предо мной. И часто в бой провожает меня облик твой, чувствую, рядом с любящим взглядом ты постоянно со мной. Сколько заветных платочков носим в шинелях с собой! Нежные речи, девичьи плечи помним в страде боевой. За них, родных, желанных, любимых таких, строчит пулемётчик за синий платочек, что был на плечах дорогих!»

— Это уже второй варнант, — говорит Юрий Андресвич. — На слова Максимова. А вот Бернес.