Брайтон-Бич опера

— Извини, — говорит Бобби. — Я так торопился освободить тебя из этой проклятой тюрьмы. Так хотел, чтобы ты как можно быстрее оказался на улице и вдохнул наконец воздух свободы. Но ты не бойся. Они тебе ничего не сделают. Подержат какое-то время в убежище для бездомных животных, а потом тебя обязательно кто-нибудь оттуда заберёт. Ты симпатичный такой. Ты людям нравишься. Тебя непременно кто-нибудь возьмёт. А я пока адвоката тебе подыщу. В случае чего, он докажет, что ты беженец, что тебя дискриминировали и преследовали за твои убеждения. Я хорошего адвоката знаю. Он совсем недорого берёт. Так что пока они бумаги на депортацию оформлять будут, мы тебя уже освободим. У них тут бюрократия такая, что на это годы уходят.

Я решаю не дослушивать речь Бобби до конца, потому что прямо на нас надвигаются какие-то люди с сетями и клетками. И мне даже не приходится вспоминать о дедуктивном методе, чтобы понять, что ничего хорошего их вид мне не сулит. Прижав уши к голове, я пускаюсь наутёк, чем, кажется, только привлекаю к себе внимание и порчу всё дело. Два мужика бегут за мной, а из-за угла, наперерез мне, бросается ещё один. Без него они бы меня ни за что не поймали. А так он накидывает на меня сетку и тут же затягивает её, чтобы я не мог пошевельнуться.

— Смотрите, какого пушистого изловил, — говорит он своим подбежавшим товарищам. — Может, не в убежище его, а прямо сразу на воротник?

Все трое принимаются ощупывать мою шкурку, и наконец один из них говорит:

— Да, пожалуй, ты прав. Воротник классный получится. Давай его в машину.

Ещё крепче стянув сетку, мужик тащит меня куда-то в темноту. Я понимаю, что вырываться бессмысленно. Понимаю и всё-таки пытаюсь освободиться, отчаянно мяукая при этом на пределе моих голосовых связок. Честно говоря, раньше я никогда и не подозревал, что умею издавать такие душераздирающие звуки.

— Отпустите меня! Пожалуйста! — кричу я. — Ну какой я нелегал? Меня Мурзик зовут! Я на двенадцатом Брайтоне живу. Я же не сделал ничего плохого! Отпууустиите!

Но мужик не обращает на мои мольбы ни малейшего внимания.

— Вы не имеете права. Я на вас жаловаться буду, — начинаю угрожать я. — У меня всё документы в порядке. И квитанция из зоомагазина, и сертификат о прививках. Отпустите меня! Я больше так не буду!

Вдруг в глаза мне бьёт яркий свет автомобильных фар.

— Открывай кузов, — говорит мужик кому-то. — Быстрее.

Я начинаю мяукать ещё громче, тщетно надеясь разжалобить моих мучителей, хотя в общем-то мне ясно, что дело это безнадежное. Когда же в распахнувшемся передо мной кузове я вижу ещё несколько котов и кошек, у меня пропадаст последняя надежда.

— Давай, засовывай сго туда, — говорит мужик. — Да побыстрее. Там ещё штук десять таких жс бегает.

Я делаю последнюю попытку вырваться и затихаю. Смиряюсь с ожидающей меня участью и начинаю прощаться со всеми, кого я знал в моей не такой уж долгой жизни. От ужаса я даже мяукать больше не могу. Да и ни к чему это теперь, всё ведь кончено.

— Постойте, — раздается вдруг знакомый мне противный высокий голос. — Куда это вы моего котика тащите?

Лёша, запыхавшись, подбегает к машине и тут же начинает вырывать меня из рук страшного мужика.

— Отдайте немедленно! — кричит он. — Это мой котёнок! Он случайно потерялся.

— Доказательства есть? — спрашивает страшный мужик с нескрываемым раздражением и даже с какой-то злобой в голосе.

— Есть, — говорит Лёша и вынимает из кармана мою фотографию. Ту самую, на которой я цветок нюхаю. Он ee всё время с собой носит, что ли? — Вот доказательство. Отдавайте котёнка.

Лёша несет меня домой на руках и всё приговаривает:

— Мурзик, Мурзик, что же ты такой глупый? Хорошо, что я успел. Представляешь, я просыпаюсь случайно, а тебя нет. Я думал, ты на своем любимом месте спишь — в чулане. Там, где ты на мой единственный выходной костюм линяешь. Посмотрел — нет тебя. На книжной полке — тоже. Зову — ты не откликаешься. Начал тебе корм твой сухой любимый насыпать — ты ведь всегда на этот звук отовсюду приходишь. Сыплю, сыплю, а тебя нет. Ну, тут я и понял, что неладно что-то. А как я тебя на улице нашёл — и не спрашивай. Отцовскос сердце — оно ведь знаешь какое…

Так он бормочет, пока мы нe добираемся до нашей квapтиры. Таня, оказывается, тоже не спит. Она выхватывает меня из Лёшиных рук, прижимает к себе и даже, кажется, целует, хотя никогда раньше не позволяла себе таких вольностей.

— Ты зачем же убежал, глупенький? — говорит она. — Мы тебя что, обидели чем-нибудь? Тебе что, плохо у нас?

Поскольку к этому моменту опасность миновала и я уже полностью успокоился, я только муркаю что-то неопределенное ей в ответ.

— Мы-то думали, ты философ, — говорит Таня, — а ты совсем ещё несмышлёныш.

— Но мы тебя и такого любим, — поспешно заверяет меня Лёша.

— Конечно, любим, — говорит Таня. — Какой есть, такого и любим.