Брак по-американски

Рой-старший шел в глубь дома и вел меня следом. На кухне он поправил тесемки фартука, завязав их вокруг голого торса.

– Рой-младший уехал.

– Куда уехал?

– В Атланту.

Я сел за кухонный стол.

– Что?

– Ты голодный? – спросил Рой-старший. – Могу приготовить тебе рыбные котлеты.

– Он уехал в Атланту? Но когда?

– Давно. Давай я тебя сначала накормлю. А потом поговорим поподробнее, – он дал мне стакан пурпурной газировки, и ее вкус напомнил мне о лете.

– Спасибо, сэр, за ваше гостеприимство. Но не могли бы вы рассказать все целиком? Рой уехал в Атланту? Как? На самолете? Поездом? На машине?

Он задумался, будто выбирал правильный вариант ответа в тесте, и, открыв консервную банку, наконец произнес:

– На машине.

– А на чьей?

– На моей.

Я прижал к глазам основания ладоней.

– Вы шутите.

– Нет.

Я вынул из кармана телефон. До ближайшей телефонной вышки, наверное, миль сто, но попробовать стоит.

– Мобильники тут почти не работают. Все дети просят их на Рождество, но родители только зря тратят деньги.

Я посмотрел на экран. Заряда еще много, но сети не было. Я не мог отделаться от чувства, что меня подставили. На стене висел зеленый телефон с диском. Я кивнул в его сторону:

– Можно?

Рой-старший крошил в миску крекеры. Слегка выпрямившись, он сказал:

– Телефон вчера отключили. После смерти Оливии у меня туговато с деньгами.

Я сидел тихо, пока он возился с миской: разбил туда яйцо, потом взбил смесь аккуратными, медленными движениями, будто боясь ей навредить.

– Мне очень жаль, – сказал я, стыдясь того, что вообще попросил позвонить. – Очень жаль, что вам пришлось так тяжело.

Он снова вздохнул:

– Ну, я как-то справляюсь по большей части.

Я сидел на кухне и смотрел, как Рой-старший готовит. Годы явно его не пощадили. Он был ровесником моего отца, ну, плюс-минус, но его спина ссутулилась, а в уголках губ собрались морщины. Это лицо мужчины, который любил слишком сильно. Я сравнивал его со своим отцом – самовлюбленным и привлекательным, с гладкой, как стекло, кожей. Фирменная золотая цепь Карлоса была будто из «Лихорадки субботнего вечера»[79], или, по крайней мере, мне так казалось. Возможно, она была ему дорога как защитный дар от матери. Сам я пока не решил, что она для меня значит.

Рыбные котлеты по очереди шлепались в сковороду с горячим маслом, а Рой-старший сказал:

– Придется тебе остаться на ночь. Зимой темнеет рано. Сейчас выезжать уже поздно. Да и не похоже, чтобы ты был готов проехать еще семь часов.

Я скрестил руки на столе, чтобы положить на них свою тяжелую голову.

– Что происходит? – спросил я, не надеясь ничего услышать в ответ.

Наконец, незамысловатый ужин был подан. Рыбные котлеты, на гарнир – нарезанная кружками морковь. Котлеты были если не вкусными, то вполне съедобными, но мне не слишком хотелось есть. Рой-старший съел всю свою порцию, даже морковь, маленькой вилкой. Время от времени он мне улыбался, но я не чувствовал, что мне здесь рады. После ужина я помыл посуду, а он аккуратно слил жир со сковородки в железную баночку. Мы вытерли и убрали посуду, работая слаженной командой, но я каждые несколько минут останавливался и смотрел на телефон, проверяя, не вернулся ли каким-то образом сигнал.

– Когда Рой уехал? – спросил я.

– Вчера вечером.

– Значит… – сказал я, подсчитывая в уме.

– Он приехал в Атланту как раз тогда, когда ты уезжал.

Когда мы все помыли, высушили, убрали и протерли, Рой-старший спросил, пью ли я виски «Джонни Уокер».

– Да, сэр, – ответил я. – Вполне себе пью.

Наконец, мы расселись в гостиной, держа в руках по стакану. Я сел на жесткий диван, а он выбрал большое зеленое кресло.

– Когда Оливия только умерла, я не мог заставить себя лечь в кровать. Месяц я спал в этом кресле, опускал спинку, поднимал подставку для ног. Одеяло, подушка, так и лежал всю ночь.

Я кивнул, представив себе эту картину, вспомнив его на похоронах – убитого горем, но упрямого. «Рядом с ним, – сказала тогда Селестия, – мне кажется, что я обманщица». Я не стал ей говорить, но у меня Рой-старший вызывал противоположную реакцию. Я чувствовал его страдания, которые были глубже могилы, и мне также было знакомо его отчаяние, когда тебя тянет к женщине, которой тебе не дано обладать.

– Спать без Оливии я научился только через год, если то, что я делаю ночью, вообще можно назвать сном.

Я снова кивнул и выпил. С обшитых темными панелями стен на меня смотрели фотографии Роя разных лет.

– Как он вообще? – спросил я. – Держится?

Рой-старший пожал плечами:

– Неплохо, насколько вообще может быть человек, который отсидел пять лет ни за что. Он очень многого лишился, не только Оливии. Раньше Рой шел к цели. Делал все, что должен, добился большего, чем я. А потом…

Я рухнул назад на диван.

– Рой ведь знал, что я еду. Почему он уехал один?

Рой-старший взвешенно отпил из стакана, и его губы изогнулись в нечто, напоминающее улыбку, но не совсем.

– Давай я для начала скажу, как ценю то, что ты сделал на проводах моей жены. Я знаю, ты не кривил душой, когда взял вторую лопату. Я очень это ценю и от всего сердца благодарю тебя за это.