Брак по любви

«Да как вы смеете? Не вздумайте разыгрывать со мной расовую карту! Вы только что обозвали меня расисткой? Это меня-то? Расизма во мне ни на волос. Ни на волос! Я, как и мой дядя, всю жизнь исправно плачу налоги и имею право требовать британского врача, не подвергаясь оскорблениям и унижениям».

«По-вашему, это вас оскорбляют?»

Миссис Роуленд занесла палец и несколько раз вонзила его в воздух:

«Вы называете меня расисткой? Да или нет?»

«Судите сами. Вы желаете, чтобы я обсудила с вами лечебный план вашего дяди?»

«Я желаю… Прямо сейчас я желаю получить извинения. Немедленно извинитесь, а не то пеняйте на себя!»

– Боже! – воскликнула Кэтрин, когда Ясмин закончила. – Полная сука! А когда – если – тебя все-таки вызовут на ковер, пошли их куда подальше.

– Ты же не думаешь, что Джули?..

– О нет! Джули просто сказала ей, что, если ее что-то не устраивает, пусть пишет жалобу. Спровадила ее в два счета.

– Мне надо было быть с ней повежливее, – вздохнула Ясмин.

Она уже не раз сталкивалась с неприязнью или разочарованием со стороны пациентов или их родственников, видевших ее впервые. Но это всегда проявлялось в выражении лица, манере обращения, максимум в шутке или брошенном невзначай комментарии, за которыми всегда следовали слова: «Без обид». Миссис Роуленд высказала вслух то, что Ясмин чувствовала и раньше, но убеждала себя, что, скорее всего, ей просто показалось. Вот почему она вышла из себя.

– Извини, но это чушь собачья. Даже если она накатает на тебя жалобу, оно того стоило. Как любит повторять моя мать, per angusta ad augusta.

Ясмин всегда полагала, что Кэтрин Арнотт, с ее голубовато-бледной кожей, крепкими ногами и решительными замашками, – чистокровная англичанка. Однако, судя по всему, ее мать – то ли итальянка, то ли испанка. Похоже, даже местные и те родом из других краев. Она подождала, пока Кэтрин переведет.

– Надо бы мне закончить записи, – сказала Кэтрин.

– Мне тоже. Так что означает эта фразочка твоей матери?

– А, так ты не учила латынь? «Высоких целей достигают, преодолев большие трудности». Через теснины к вершинам. – Доктор Арнотт улыбнулась. – Мама вечно болтает глупости.

У Ясмин вошло в привычку в часы посещения проводить как можно больше времени с миссис Антоновой. Обычно это были считаные минуты, но сегодня, вопреки утреннему хаосу, ей удалось остаться подольше.

– Мне нравится слушать, как он поет. Тот уборщик. Гаррисон. – Миссис Антонова повела крупной костлявой ладонью, словно дирижируя одной из его атональных колыбельных.

– Во всяком случае, распевается он много.

Интересно, действительно ли у миссис Антоновой огромные руки или только кажутся такими из-за того, что сама она усохла. Возможно, в молодости ей делали комплименты за тонкие пальцы и маленькие ладони.

– Просто ужас, как с ним обращаются. Я посоветовала ему вступить в профсоюз. Выбить себе прибавку.

Пока ближе к обеду не появились дополнительные медсестры и вспомогательный персонал из агентства, в отделении катастрофически не хватало рук. Прибывший на обход Пеппердайн с искаженным мукой лицом озирал грязное постельное белье и подносы. Доведенная до отчаяния Джули накричала на Гаррисона за то, что он опрокинул свое ведро посреди отделения.

Тот мрачно проворчал, что переведется в местечко покультурнее. В кабинете администрации вообще не надо драить полы, потому что там ковролин, и всегда остаются лишние сэндвичи. Миссис Антонова громко поддержала Гаррисона. Казалось, ее тело с каждым днем становилось чуть меньше, зато голос сохранял всю свою мощь. Она негодовала на больницу.

– А он что?

Гаррисон был единственным постоянным уборщиком в отделении и числился в штате, тогда как остальных уборщиков присылало и забирало агентство. По словам Джули, когда уборку передали на подряд частной фирме, ему удалось сохранить место благодаря тому, что он приходился отцом фитнес-инструктору жены профессора Шаха.

– Сказал, что на следующей неделе обсудит эту тему с премьер-министром. У него, знаешь ли, не все дома.

– Да, знаю. Злата, как вы сегодня себя чувствуете?

– Тьфу! Как в тюрьме. Хочу прогуляться, но меня некому отвезти. У меня нет никакой свободы, даже свободы умереть.

– Послушайте…

– Как же повезло даме, которая умерла на прошлой неделе. Счастливица! Ей было всего восемьдесят девять, и очередь была за мной. Мне девяносто шесть. Несколько лет назад у меня был инсульт, но, как назло, пустяковый.

– Я отвезу вас на прогулку, – сказала Ясмин. – Только недалеко.

– Далеко? Я не хочу далеко. Я же не прошусь на море или в Диснейленд. – Она почесала парик. – Дмитрий, мой первый муж, умер в пятьдесят восемь. Всего пятьдесят восемь. Мы были женаты пять лет. Была вечеринка по случаю моего двадцать первого дня рождения. Не сам день рождения, а вечеринка. Грандиозное торжество! Вообрази, там была ледяная скульптура в виде лебедя, наполненная водкой, пили прямо из клюва. Мы все жутко напились, решили, что он упал спьяну, но его хватил… – ей не хватило воздуха, – инфаркт. – К ее глазам подступили слезы. Лицо было похоже на высохший яблочный огрызок.