Браки по расчету

Начали дело — мы говорим во множественном числе, потому что с самого начала нельзя представить дело Мартина без Валентины, — начали с шестью парами лошадей: к родительским коням Мартин купил у бывшего пльзеньского возчика еще шесть битюгов; а через два года, еще до войны с Пруссией, фирма насчитывала уже тридцать коней, то есть пятнадцать пар. На первых порах держали восемь постоянных работников — пять кучеров да трех грузчиков. Валентина же была в одном лице и приказчицей, и кладовщицей, и надсмотрщицей, и счетоводом, а Мартин ездил с фургонами, как привык, — и даже ездил куда больше, чем привык, — от раннего утра до позднего вечера. Но через два года штат фирмы вырос до пятидесяти человек. Разбитая, ветхая в пору их свадьбы, Комотовка изменилась: не успел год с годом встретиться, а дыры в крыше исчезли, в окнах заблестели новые стекла, появились новые конюшни и сараи. Задумав устроить в доме казарму для бессемейных кучеров, Мартин отказал было прежним арендаторам, вернее, сторожам Комотовки, семейству Пецольда, но оставил их по просьбе Валентины, у которой сохранялось сентиментальное воспоминание об их первой встрече. Сын бабки Пецольдовой бросил работу на уксусном заводе в Карлине и принял у Недобыла должность грузчика. Итак, Пецольды остались на месте, а под кучерскую казарму была приспособлена деревянная, с каменным низом, пристройка. Так Комотовка разрослась, обстроилась, и дом на Сеповажной площади сильно изменился к лучшему: помещения на первом этаже расширили, соединили, устроили световой колодец, от подвала до чердака провели каменную лестницу.

То были годы успеха — но и непрерывной, напряженной работы, что вовсе не мешало Мартину и Валентине жарко любить друг друга и падать в объятия от счастья, что они встретились в этом мрачном и враждебном мире, что жизни их зазвучали полно, как высоко раскачавшиеся колокола. Мартин хорошо разбирался в лошадях и в извозном деле, у Валентины же обнаружился неожиданно коммерческий и организаторский талант. Она являлась в контору к шести утра, чтоб распределить дневную работу — и все без заметок, без бумажек, по памяти; кучера и грузчики говорили о ней: «Наша пани-мама носит расписание в прическе». Ее называли пани-мамой, как богатых сельских хозяек, — и вполне заслуженно. Как заправская пани-мама, ходила она в сапогах и в платочке, зимой носила овчинный полушубок, летом — рабочее полотняное платье с передником жестяной жесткости — все сиреневое было изгнано и появлялось разве что по воскресеньям. Валентина входила во все дела — от вывоза навоза из конюшен, который, тщательно прилопаченный, прикрытый парусиной, продавался в крупные пригородные имения, — до обширных дел с провинциальными городами; она торговалась с кучерами, которые всячески сопротивлялись ее бдительному и неутомимому стремлению использовать их как можно основательнее и рациональнее, — Валентина всегда старалась сделать так, чтобы они не возвращались порожняком, чтоб каждый шаг коней, каждый поворот колес приносил бы какую-то пользу.

Эта захватывающая деятельность пошла ей на пользу. Валентина была словно роза, пересаженная из бесплодной глинистой почвы в чернозем. Пока она ходила в сиреневых платьях, стянутая корсетом китового уса, не зная, куда девать себя и свое время, не имея иной цели, кроме как выдать замуж падчерицу, — она потихоньку толстела, старела, и лицо ее нередко обезображивалось выражением скуки и досады. Зато теперь, когда ей не хватало суток, когда вместо одной служанки, с которой можно было скандалить, приходилось ругаться с полусотней здоровенных мужиков, когда вместо тесной квартиры на Жемчужной улице в ее распоряжении оказалось заведение, растущее изо дня в день, — теперь Валентина стремительно наверстывала бесплодные годы своего замужества и вдовства и полной грудью вдыхала атмосферу новой своей жизни, запах конского пота и колесной мази. Кожа ее загорела и натянулась, кровь быстрее побежала по жилам, воля окрепла, разум просветлел, шаг стал пружинистым, Валентина помолодела, похудела, сделалась еще красивее от работы, в которой чувствовала себя как рыба в воде.

Разумеется, ее поведение вызвало удивление и толки в узком кружке родных и знакомых.

— Что ж, кровь то всегда сказывается, — молвила как-то раз пани Баби своему мужу. — Как была служанкой до первого замужества, так опять служанкой работает.

— Работает — да в своем хозяйстве, — парировал Смолик. — А это, милая моя, большая разница. Тебе бы тоже не мешало поработать, а не валяться в постели до девяти, — ты только в зеркало на себя взгляни, как пухнешь!

— Что с тобой толковать, — сказала Баби. — Разве ты понимаешь тонкое обращение и благородное воспитание, ты ведь из того же теста, что и Валентина.

Смолик покачал головой.

— Хотел бы я быть из того же теста, да не получается. Будь я из того же теста — ходил бы нынче в миллионерах.

Подобное же мнение, но, конечно, более сложно, высказал в одну из сред в Лизином салоне доктор Легат.