Браки по расчету

Фанка, жена, была мягче.

— Не говори глупости, Матоуш, — сказала она, когда муж на бабкину отповедь робко отвечал, что это, как бы сказать, его святой долг — пойти на «Жижкаперк», и ничего с ним-де там не случится. — Как это ты говоришь, — ничего не случится? Почему это с тобой ничего не случится? С каких это пор с тобой ничего не может случиться? Мало ли уже в жизни с тобой случалось? И мало ли уже пересажали народу за всякие дурацкие сходки? Помни, у тебя дети!

Дети действительно были, четверо: старший Ферда, затем Карел, Руженка и Валентина. Ферда, парнишка проворный, — это он когда-то пас недобыловских лошадей, — был теперь в ученье на всем готовом, мальчиком в лавке у богатого Фанкиного родственника в Младой Болеслави. Лошадей вместо него пас его братишка Карел, шести с половиной лет, уже начавший и в школу кое-когда заглядывать. Руженке было только два годика, а Валентину, крестницу пани Валентины, Фанка еще кормила грудью. Вот уж глупость-то была, на старости лет двух детей на свет произвести, да еще девчонок, и бабка Пецольдова за это костила сына почем зря — да ведь после драки чего ж кулаками-то махать. Работая грузчиком, Пецольд вернул утраченное было здоровье — постоянное пребывание на свежем воздухе очистило легкие, а с возвращением здоровья вернулся и бес в ребро; тем более, что Фанка, работница уксусного завода Эккенера — она наклеивала там ярлыки, — в свои тридцать пять лет была еще аппетитна, с прекрасными рыжими как медь — или, вернее, как червонное золото, — волосами, с мягким, женственным лицом, которому придавала особое очарование большая веснушка, сидевшая прямо посреди левой щеки.

Услыхав от сына такие слова — что, мол, на Жижкову гору пойдут все рабочие, — бабка еще пуще рассвирепела. Да разве он, Пецольд, рабочий? Давно он не рабочий, он грузчик! Вот когда покличут на сходку всех грузчиков, тогда пусть идет себе с богом, а в дела рабочих нечего соваться. Или ему досадно, что они, Пецольды, на хорошем счету у пани-мамы (имелась в виду пани Валентина), и он хочет с ней расплеваться? Досадно ему, что они, Пецольды, в последние годы, слава богу, живут хорошо, и кур с гусями им позволяют держать, и Карлику незачем на фабрику бегать, и в школе он учится, и Ферда пристроен, и жилье у них даровое? Или он, орясина, желает вернуться к Эккенеру, опять там хворобу подхватить да помереть под забором?

Погорел Пецольд и со своим последним аргументом — а именно, что не один собирается пойти на «Жижкаперк», а что они сговорились с Фишлем, старым товарищем по уксусному чану у Эккенера. Кабы уж и пошел завтра на «Жижкаперк» Пецольд, — заявила бабка, — хотя он, конечно, никуда не пойдет, то уж Фишль был бы последним, с кем мы бы его отпустили. Или он забыл, как подсидел его Фишль?

Бабка намекала на совершенно неправдоподобный, просто непостижимый случай, происшедший хоть и три года назад, но до сих пор наполнявший Пецольда таким глубоким изумлением, что временами, вспомнив про него, он вздрагивал всем своим тощим и длинным телом, выкатывал глаза и, поджав губы, осененные соломенно-желтыми обвислыми усами, недоуменно крутил головой. Поскольку Фишль, старый товарищ Пецольда, недоволен был своим местом у Эккенера — да и какое тут довольство, когда за пятнадцатичасовой рабочий день получаешь по девяносто шесть крейцеров — и поскольку он с детства умел обращаться с лошадьми, Пецольд как-то отважился попросить Валентину принять его дружка на работу кучером, а то хоть и просто грузчиком. Фирма Недобыла быстро разрасталась, требовались все новые и новые люди; а так как Валентина покровительствовала Пецольду, то и просьба его не была отвергнута.

Мартин испытал способности Фишля, велел при себе захомутать и запрячь в старый свой ковчег три пары коней и поездить по двору, — после чего они ударили по рукам, и Фишль был уже совсем зачислен на службу. Вот тут-то и случилось то необъяснимое, чего нельзя было постичь разумом, что вот уже три года наполняло изумлением не только Пецольда и Фишля, не только бабку Пецольдову и Фанку, но даже и самое Валентину, которая в общем-то полагала, что видит своего мужа насквозь, как стеклышко.

Довольный результатами проверки, Мартин по-простецки, по-возчицки хлопнул Фишля по спине и приказал завтра ровно в половине шестого быть здесь, на дворе. И, вытащив свою толстую записную книжку, которую всегда носил в заднем кармане брюк и в которой размечал работу для всех своих людей, — «мой стратегический план», называл он, — спросил еще:

— Да, а звать-то вас как?

— Фишль, хозяин, Иозеф Фишль, — ответил дружок Пецольда, естественно не подозревая ничего дурного.

Но Мартин при звуке этого имели побагровел и глянул на него исподлобья, как бычок, готовый боднуть.

— Как, говорите, звать? — переспросил он, а голос у него вдруг осип и почти пропал, словно у него разом пересохло в горле.

— Фишлем и звать, — гласил удивленный ответ.

— Фишлем?

— Ну да, Фишлем. Иозеф Фишль.

Мартин помолчал — и указал пальцем на ворота.