Браки по расчету

Сообщаю Вам, что я доволен, так как Господа Офицеры добры ко мне. А чтоб Вы поняли, так как я Вам еще не объяснил все, я ушел из Гимназии, так как желаю сражаться за Славу нашей австрийской Родины. Форма у меня красивая, белый мундир как новый, и в надежде на это прошу я у Вас прощения, так как я ничего не сделал и ни в чем не виноват, и с поклоном

Ваш верный сын Мартин.

Завтра уезжаем по железной дороге к Abrichtung‘y.

2

Но это была неправда. Написав, что господа офицеры добры к нему, Мартин, видно, просто хотел порадовать матушку, — или опасался, как бы письмо не попало в руки военного цензора. Офицеры не относились и не могли хорошо относиться к нему потому что главной задачей, поставленной им сверху, было возбуждать в солдате такой страх, чтобы тот больше боялся своих командиров, чем неприятеля, и предпочитал бы вражеские пули и штыки плетке капрала и розгам фельдфебеля; солдату должно быть приятнее пасть в бою, чем отступить.

С такою целью Мартина полтора месяца муштровали в Терезине, в этом городе-крепости на севере Чехии, настолько прочной и хитро построенной, что враг, вторгаясь на нашу территорию, всегда почитал за благо обходить ее, не желая ломать на ней зубы; поэтому Терезинская крепость, могучая и несокрушимая, массивная и чудовищная, служила главным образом для размещения рекрутов и политических заключенных.

Мартина привезли сюда с эшелоном новобранцев — он впервые ехал в поезде — тотчас после медицинского осмотра и принятия присяги. Потом, в тени красно-кирпичных бастионов, хмуро возвышавшихся над низкой равниной Полабья, от рассвета до заката, день за днем его учили делать на караул, заряжать, маршировать, дефилировать, салютовать, поворачиваться направо, налево и кругом, ложиться, вскакивать и под барабанный грохот ходить в сражение развернутым строем, выравненным по линейке, гренадерским шагом, с ружьями наперевес, с интервалом точно в три шага — все, видимо, для того чтоб неприятелю удобнее было целиться и стрелять без промаха.

Сверху, с бастионов, открывался очень красивый, прелестный, в манере рококо, вид на то, как беломундирные фигурки поворачиваются, словно на шарнирах, или, ритмично подпрыгивая, двигаются по утоптанной земле вдоль берега старой Огржи; казалось, легконогие, непоседливые солдатики играют, шалят. На самом деле им было вовсе не до игры. Оглушенные ревом и криком, трубами и барабанами, осыпаемые пинками и зуботычинами, изнемогающие от усталости, обалделые от повторения одних и тех же движений, приемов, артикулов, измученные зноем и жаждой, с ногами, покрытыми волдырями, с плечами, отбитыми отдачей ружей, с глазами, ослепленными пылью и потом, — парни переставали сознавать себя и постепенно забывали, кто они, как их зовут, и, дойдя до полной прострации — единственного спасения от сумасшествия, — медленно превращались в то, во что и стремилось превратить их командование: в машины и — более того — в запуганные машины.

А вечером, по возвращении с плаца и по прочтении ежедневного приказа, дежурные выносили во двор казармы скамью с ремнями и ставили ее перед ротой, выстроенной четырехугольником; к скамье привязывали несчастных, приговоренных на рапорте к порке. За то, что солдат по ошибке повернулся не направо, а налево, за то, что во время экзерциций от пота у него загрязнился мундир, что патронташ сдвинулся и перекосился ремень — за все это полагалось двадцать пять ударов; столько же за протертые подметки казенных сапог, за оторвавшуюся пуговицу, за плохое равнение: впрочем, за последнюю провинность, сказать по правде, новобранцев редко посылали к рапорту — унтера без проволочек обычно наказывали прямо на месте, ударяя окованным прикладом по носкам, высунувшимся за линию.

Под барабанную дробь, заглушавшую крики истязуемых, два фельдфебеля — один справа, другой слева — в такт хлестали привязанного по голой заднице, а третий фельдфебель считал удары. Если по окончании экзекуции солдат не вставал, его поднимали новыми ударами.

Своему образцовому искусству приспосабливаться, своей понятливости, умению изображать интерес и почтение к начальству был Мартин обязан тем, что за полтора месяца учения в Терезине его ни разу не привязывали к скамье, и что лишь изредка доставались ему на плацу пощечины и пинки, рассыпаемые для подбадривания солдат. Еще раз как-то, когда он нарушил равнение, капрал стукнул его прикладом по ноге, но башмаки у Мартина были на три номера больше, чем нужно, к тому же он успел поджать пальцы, так что приклад опустился на пустой носок.