Браки во Филиппсбурге

Альвин, который наблюдал в этот вечер за Сесилью, где и когда только мог, впивался взглядом в ее глаза, дабы достичь ее и обратить ее внимание на себя, стал постепенно замечать, что в лице Сесили произошло изменение; сигнализировало ему об этом подергивание левого уголка ее губ. Без всякой причины, в известной мере автоматически, левый уголок то и дело подергивался вверх, быстро-быстро, и нигде- больше в лице такого подергивания заметно не было. Внезапно уголок этот застывал, вздернутый вверх, взгляд невольно останавливался на нем, а собеседник замедлял поток своих слов и даже вовсе прерывал речь, чтобы дать ей возможность совладать с лицом (как останавливаешься посреди разговора, если собеседник сморкается или хочет чихнуть, зная, что он в эту минуту ничего не слышит); она же, видимо, вообще не замечала, что уголок ее рта так смешно подскакивал и не желал опускаться. Создавалось впечатление, что этот уголок ей более не принадлежал, что это зверь, которому она так давно дозволила подвизаться на своем лице, что вовсе забыла об этом. А потом уголок внезапно падал и занимал свое обычное положение. Но, если уж ты заметил это подергивание, так отводил взгляд от уголка только громадным усилием воли, тебя так и тянуло во все глаза смотреть на это место, чтобы увидеть, когда уголок губ опять подскочит вверх. Хотя все остальное лицо не дергалось и даже будто бы не подозревало о том, рот Сесили, видимо, страдал от этой напасти. А главное, подергивание, казалось, не желало ограничивать свою сферу только уголком губ, оно вознамерилось захватить все губы и этот некогда прекрасный рот, этот рубеж цветущей плоти, что придает всему лицу равновесие спокойствия и страстности, этот рот найдет свою гибель, и очень быстро; и не только рот найдет свою гибель, вместе с ним и все черты лица, утеряв свое несравненное равновесие, сгрудятся в омерзительный хаос, который, однако, тоже не ограничится лицом.

Альвин на мгновение даже обрадовался тому, как глубоко вник он в будущность Сесили. Он то парил над Сесилью, то вился над ней, сжимая и сжимая круги, взгляд его сверкал ястребиной алчностью; когда жертва наконец-то уяснит себе свое положение, у нее уже не станет сил сопротивляться…

Терпение, Альвин! Ястреб должен уметь выжидать. Ничего более.

Сделав над собой усилие, Альвин вновь обратился к господину Бюсгену, ради которого он вообще подошел к этой группе. И немножко ради Сесили, признался он себе. Могущественнейший мужчина и красивейшая женщина разом — вечер не мог для него лучше начаться. Если бы эти господа знали, где был он всего два часа назад! Как он с Верой… ну, конечно, они понятия не имеют, что он за человек.

С Клодом, третьим в кружке, в который он вторгся, он поздоровался мимоходом, едва взглянув на него. Клода в расчет можно не принимать. Нет. Вдобавок он, говорят, возлюбленный Сесили. Это обстоятельство делало его в глазах Альвина врагом. С другой стороны, оно настраивало оптимистически. Клод был не выше, чем он, ростом, вот видите, если Сесиль, а она на целую голову выше, приняла этого длинноволосого пройдоху, значит, и у него есть шансы. Надо надеяться, что Бюсген не домогается Клода, вдруг пришло ему в голову. Вот это будет да, значит, он все-таки совершил глупость и помешал редактору осуществить свои любовные планы. Альвин по собственному опыту знал, что человек, который добивается твоего расположения, ничем так не может испортить себе дело, как встав тебе поперек дороги в этой области. Но Клод славился тем, что вокруг него вились многие женщины. С фигурой мальчика, лицом мужчины, а глазами грустной южанки он был их героем. Может, Бюсген в него и вправду влюбился? Сегодня Бюсген пришел без своего белокурого юнца. Альвин решил, что на Клода надобно все же бросить два-три дружеских взгляда.