Бракованные

– Кофе будешь? – спрашивает Катя после долгой тяжелой паузы, во время которой мне казалось, что сестра не выдержит и все-таки наорет на меня. И пусть бы! Порой скандал лучше вот такого тягостного молчания.

– Буду, – улыбаюсь и касаюсь плеча сестры.

Мне всего лишь хочется, чтобы Катя перестала считать меня маленькой и беспомощной, ни на что не способной. Разве я о многом мечтаю?

– Я сварю, – говорю, используя предлог, чтобы скорее скрыться на кухне.

Катя идет следом, намеренно громко топает пятками по линолеуму. Отворачиваюсь к плите, роюсь в шкафчиках, а за спиной противно скрипит отъезжающий стул. Вокруг царит небывалая для нашей скромной квартирки чистота. Неужели Катя так нервничала и переживала, что убирала ночь напролет? На нее нечасто нападает такое вдохновение. Катя молчит, пока я вожусь с помолом зерен, огнем, туркой. Чувствую на себе ее тяжелый взгляд и впервые не знаю, как начать разговор. О чем говорить? Сейчас мы не ссоримся, но легкость, всегда царящая между нами, куда-то испарилась. От этого мне… больно. Неуютно.

– Корицу добавить? – спрашиваю, обернувшись через плечо, и получаю в ответ короткий кивок и слабое подобие улыбки. – Кать, ты так и будешь сверлить меня тяжелым взглядом?

– Прости, – вдруг говорит и как-то очень жалобно морщится. Становится словно меньше ростом и тяжело оседает на выдвинутый стул.

Пододвигаю к ней чашку, она обхватывает ее руками, до белизны суставов сжимает в пальцах. Я сажусь рядом с ней, на корточки, кладу руки на худые коленки и смотрю снизу-вверх. В лицо заглядываю, пытаюсь понять, что происходит с моей доброй старшей сестрой.

– Кать, я совсем тебя не узнаю, – признаюсь, а Катя вздыхает. – Что тебя беспокоит?

Мне уже не хочется психовать, ругаться, отстаивать свою свободу, настаивать на своем. Хочется сделать так, чтобы Катя приняла мой выбор, поняла, что Мир не тот, кто будет меня обижать.

– Мирослав не твой бывший, – говорю, а Катя вздрагивает.

Мы никогда не касаемся в разговорах темы ее неудачного брака. Это закрытая книга, куда не принято засовывать нос, но сейчас мне кажется, что об этом стоит поговорить. Хотя бы раз в жизни.

– Стас тоже таким вначале не был, – все еще не глядя на меня, делает большой глоток горячего кофе. – Потом… потом все изменилось.

Катя молчит, с силами собирается. Никогда раньше она не была такой молчаливой. И это моя фонтанирующая энергией сестра, веселая и живая? О ее короткой семейной жизни мы знаем мало. Почти ничего, кроме того, что Стас оказался не тем, кто нужен сестре. Но Катя всегда была самостоятельной – той, которая привыкла сама решать, что делать и с кем жить. Именно это она пытается сейчас всеми силами во мне подавить, словно от каких-то ошибок предостерегает. От сидения в неудобной позе начинают ныть коленки, и я, кряхтя, словно старушка, кое-как поднимаюсь и, морщась от колких мурашек, присаживаюсь на стул.

– Мама меня умоляла не связываться со Стасом, но я же умная, да? – Катя горько усмехается и снова делает глоток кофе. Отставив наконец чашку, она сжимает пальцами переносицу. – Но он был таким… таким необыкновенным. Непохожим ни на кого другого. Исключительным. Он так меня любил. Ну, мне так казалось…

– Я помню, – образ бывшего зятя становится перед глазами, и я вдруг нахожу много общего между ним и Мирославом.

Не во внешности. В повадках скорее. Та же дерзость, уверенность в себе и каждом своем поступке и умение настоять на своем. Я смутно помню его – не так часто Стас присутствовал в нашем доме, но он именно таким и был. Сестра влюбилась в него, стоило только школу закончить. Потеряла голову, но, как любит повторять наша мама, одной любви недостаточно. Должно быть что-то еще.

– Ты никогда не рассказывала, почему вы с ним развелись.

– Потому что нам было нельзя жениться, тогда бы не разводились, – вздыхает Катя и печально улыбается. – Ты сейчас влюблена, и я очень боюсь, что тоже не видишь очевидного.

Отворачиваюсь к окну, не желая развивать эту тему. Я верю Мирославу и не хочу примерять на нас чужие неудачные сценарии. А Катя продолжает:

– Стас… он бил меня, – выдавливает, будто бы задыхаясь, а глаза сухие и воспаленные. – Сильно бил. Я сбежала от него быстро, когда всерьез испугалась за свою жизнь. Но вдруг ты не сбежишь? Не успеешь?

Сердце снова больно колет, лихорадочно стучит о ребра. Мне впервые жаль Катю, такую сильную и смелую. Но сейчас я вижу перед собой не свою взрослую сестру, а ту молоденькую девочку, какой она была, когда убегала за Стасом.

– Ты никогда не рассказывала, – я ошарашена, а Катя пожимает плечами.

– Потому что стыдно было, – как-то очень холодно и отстраненно говорит Катя. Такая вот защитная реакция.

– Тебе было с ним очень плохо?

Катя фокусирует на мне мутный взгляд. Она нырнула в себя, в свои воспоминания, и боль, что копилась в ней годами, впервые вышла на поверхность и сейчас застилает глаза, прячет от меня Катину красивую душу.

– Дай бог, ты никогда не узнаешь, насколько. Не почувствуешь этого сама, на собственной шкуре.